Затем я написала Арабелле, сообщив ей, что я закончила с ярлыками, собираюсь домой работать над статьей и останусь на связи. На похороны не останусь – я не ходила ни на одни со смерти матери, и до своих собственных не собиралась. Я попросила ее попрощаться за меня с Пенелопой и Джеймсом. И с Колином.

Прощанием, если быть откровенной, это не считалось, но ничего лучше я предложить не могла. Пора было ехать, пока я не наделала бед. Хотя я боялась, что было слишком поздно.

Уолтон, Джорджия

декабрь 2019 года

В Уолтоне время шло медленно, и я иногда спрашивала себя, а идет ли оно вообще. Я жила здесь больше десяти лет назад, и все равно создавалось ощущение, что все здесь застыло, словно светлячок, застрявший в янтаре. Стела при въезде в городок, приветствовавшая приезжающих, все так же горделиво стояла на своем месте: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В УОЛТОН. ЗДЕСЬ ЦЕНЯТ КАЖДОГО. Уникальная скульптура статуи Свободы с головой из коряги все так же зазывно смотрела на солдата Конфедерации, сидящего верхом на лошади в противоположной стороне лужайки. «Дикси Дайнер» все так же предлагала свежие завтраки и бизнес-ланчи, хотя они добавили безглютеновые блюда и овощную тарелку в меню. Последняя, правда, сервировалась со свиными шкварками, но жители Уолтона, казалось, не возражали.

Преподобный Бизли все еще упорно старался придумывать новые слоганы для вывески возле Первой Объединенной методистской церкви, и поэтому он нанял моего пятнадцатилетнего брата Гарри. На этой неделе вывеска гласила: «ТВИТЬ ЛЮДЕЙ ТАК, КАК БЫ ТЫ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТВИТИЛИ ТЕБЯ». За неделю до этого: «УОЛМАРТ – НЕ ЕДИНСТВЕННОЕ МЕСТО, ГДЕ МОЖНО НАЙТИ СПАСЕНИЕ».

Из-за всего этого мне казалось, словно я не была здесь очень давно и в то же время не уезжала вовсе. Я сдала в субаренду свою нью-йоркскую квартиру и поменяла адрес для доставки писем. Целыми днями я занималась свадебными планами Нокси, работала на фрилансе и сочиняла тексты для рекламной фирмы тети Кэсси, от чего, как выяснилось, получала истинное удовольствие.

Я закончила статью и отправила ее Арабелле. Туда вошла не вся история, которую я хотела написать, но в объем статьи вместить все было невозможно. Но я сохранила свои записи, копии фотографий и писем. Я хотела найти способ почтить память Прешес и жизни тех, кто пережил тревожное военное время; хотела перенести на бумагу всю мудрость, которой она поделилась со мной и которой научила меня. Но не знала, смогу ли добиться в ее истории того достоинства и справедливости, которых она заслуживала.

Мою статью опубликовали в июльском номере британского «Вог», одновременно с открытием выставки в Музее дизайна. Арабелла прислала мне приглашение на закрытое официальное мероприятие, назначенное на вечер накануне торжественного открытия, но я его отклонила, сославшись на другие обязательства. Что было правдой лишь отчасти, и Арабелла, уверена, догадалась.

От Колина не приходило никаких известий, если не считать того, что Арабелла написала, как он огорчился из-за того, что я не попрощалась. Я заметила, что размышляю над тем, что же в самом деле означает это «огорчение» – хваленая британская сдержанность могла означать что угодно: от хмурого взгляда до скрежета зубов.

Я говорила себе, что это к лучшему, но в предрассветные часы в доме моего отца я пробиралась в домашнюю студию Сьюзан, где стоял монитор с большим экраном, вставляла карту памяти и смотрела видео, снятые в Лондоне. Больно было видеть Прешес, вспоминать, что ее уже нет, но еще больнее оказалось снова видеть Колина.

Однажды Сьюзан вошла ко мне, когда я, не шевелясь, смотрела на лицо Колина на фотографии. Она тут же пошла на кухню и принесла оттуда полгаллона мороженого «Блю Белл» с пекановым маслом и две ложки. Она сидела напротив меня, пока я рассказывала. О Прешес и Еве. О Колине. Она не спросила, что я собираюсь делать. Как и тетя Кэсси, которая также услышала всю историю, она поняла, что в конце концов я должна разобраться сама. И если мне понадобился бы совет, я знала, к кому обращаться.

После того как я два месяца старательно избегала мест, где могла попасться им на глаза, я, в конце концов, столкнулась на детской площадке с Робом Кэмпбеллом, его беременной женой и маленькой девочкой, названной в честь моей мамы. Вопреки тому, что я себе навоображала, я не разразилась ни гневными тирадами, ни слезами, и земля не разверзлась и не поглотила меня. Роб не намекал, что его, как и меня, мучают воспоминания о его словах, сказанных, когда я вернула ему кольцо. Похоже, он забыл о случившемся и полагал, что я поступила точно так же.

Встреча с ним не принесла мне ни покоя, ни облегчения, ни гнева. Вместо этого я почувствовала раздражение на саму себя, острое желание убежать от своего прошлого. Которое, что бы ни говорила тетя Кэсси, всегда дышало поблизости и постоянно шло по пятам моего настоящего.

Я пробыла в Уолтоне остаток весны и жаркие летние деньки, смотрела, как желтеют и опадают листья в ожидании осени. Я так и не приблизилась ни на шаг к решению по поводу своей жизни с момента, когда появилась на пороге отцовского дома со всеми своими пожитками в одном рюкзаке и одном чемодане.

Я делала бумажные цветы и упаковывала подарочные пакеты вместе с Нокси, общалась с пекарней и «Дикси Дайнер» по поводу свадебного торжества, обсуждала музыку с органистом Брюнеллем Томпкинсом в Первой Объединенной методистской церкви, но не могла решить, что мне делать дальше со своей жизнью и с историей Прешес.

В субботу утром, в день свадьбы, Сьюзан отвезла меня в салон красоты Битси, где мы встретились с тетей Кэсси и остальными участницами торжества, чтобы устроить день красоты – обязательный элемент любой свадьбы на Юге. Моя пятнадцатилетняя племянница Сьюзи как младшая подружка невесты должна была выбирать цвет маникюрного лака. Не то чтобы я не любила лаймово-зеленый, но я не знала, подойдет ли он к пурпурной тафте платьев подружек невесты.

Мы не сводили глаз с тяжелых серых туч, подозрительно напоминающих снежные облака. Я боялась сказать о своей тревоге, чтобы не сеять панику, но могла поклясться, что на свадьбе сестры пойдет снег. За всю мою жизнь снег в Джорджии шел всего два раза, и у меня не было желания наблюдать третий.

Я сидела под сушильным автоматом с кусочками фольги в волосах – Битси настояла, чтобы я сделала мелирование, – и с ватными шариками между выкрашенными в цвет лайма ногтями, когда в салон ворвалась моя двоюродная бабушка Люсинда, принеся с собой ледяной порыв зимнего воздуха. Хотя ей было уже под восемьдесят, благодаря недавней свадьбе с шерифом и пристрастию к зумбе по виду и манере двигаться она выглядела лет на двадцать моложе.

Прижавшись спиной к входной двери, она обвела взглядом всех посетительниц салона и только потом остановилась на мне.

– О, боженьки, народ! – Она закрыла глаза и положила тыльную сторону ладони на лоб. – Там из «Убера» только что вышел какой-то мужчина и прошел в «Дикси Дайнер», как раз, когда я выходила. Он спросил про ближайший отель. У него забавный акцент – говорит, что твой принц Уильям. Я чуть в обморок не хлопнулась, когда он взглянул на меня. Боженьки, не говорите моему муженьку, но этот мужчина – как глоток ледяной «колы» в жаркий денек.