– Когда-нибудь? Где они, эти органы? Вы же ничего не можете с ними сделать, они не могут храниться.

– Вы уверены? Разве ваши команды с набережной Орфевр не обнаружили нечто немыслимое несколько месяцев назад в российской глуши?

Николя решительно подошел к Бельграно. Это трудное, тайное расследование в глубине восточноевропейских стран вели Шарко и Люси.

– Откуда вы знаете? И как вы с этим связаны?

– Быть может, когда-нибудь вы это обнаружите. Но эти органы не пропали, поверьте мне… Заразить и извратить, насколько возможно… Так нас и оценивают.

– Оценивают? Кто?

– Мы с Кальдероном – всего лишь элементы, электроны, которые перемещаются от одного круга к другому, пытаясь приблизиться к ядру. Но… известно ли вам, как дорого стоит войти в самый глубокий, самый сокровенный круг? Я потерпел неудачу, не смог добраться до Черного Чертога, но его достигнут другие. Все те, кто проскользнет сквозь ячейки ваших сетей. Кто избегнет ваших систем наблюдения.

Что-то шевельнулось в его глазах, отчего у Николя мурашки побежали по телу.

– Вы скоро умрете, молодой человек. Вы и сколько еще других. Когда Человек в черном приступит к осуществлению своего Великого Плана, у вас не будет ни малейшего шанса. Эта история еще не закончена, и вам никогда не следовало в нее соваться.

В долю секунды Харон-Бельграно поднес револьвер к своей голове и выстрелил. Его обмякшее тело упало на пол рядом с трупом Кальдерона.

Его грудь замерла.

Николя бросился к Камиль. Присел на корточки и плача стал гладить ее лицо:

– Наконец-то я тебя нашел.

Камиль нашла в себе силы улыбнуться. Ее губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать.

– Не старайся, – сказала Николя. – О тебе скоро позаботятся. Все будет хорошо, ты уже ничем не рискуешь.

Она покачала головой, словно покорившись судьбе, с печальной, страдальческой улыбкой. Николя вытер слезы, катившиеся по ее щекам. Попискивание электрокардиограммы зазвучало быстрее.

– Ни… ничего… не поделаешь, Николя… Я больше не хочу… жить с Луазо… Пора… развестись…

Она сжала его руку сильнее.

– Чтобы уже никогда… Оставь меня здесь, мне хорошо с тобой… видеть тебя… Позволь мне… спокойно умереть.

– Ни за что. Наоборот, все еще только предстоит сделать. – Он встал. – Я сейчас вернусь, ладно?

Она с грустью на него посмотрела. Николя вышел из комнаты, сжимая телефон. Вернулся через несколько минут и склонился к уху Камиль:

– Я вызвал «скорую», они срочно доставят тебя в Лилль. А там тебя ждет новое сердце.

Камиль покачала головой:

– Это… невозможно.

– Доктор Кальмет сказал, что у тебя чертовски счастливая звезда.

Молодая женщина закрыла глаза с глубоким вздохом облегчения. Ее теплая рука сжала руку Николя, и он почувствовал, как через него прокатилась волна счастья.

– Той ночью, когда мы оба смотрели на падающие звезды… Персеиды… – прошептала Камиль, – я загадала желание – новое сердце. Потому что я всегда хотела жить. И уверена, что на сей раз это будет хорошее сердце.

Капитан с облегчением улыбнулся:

– Я в этом уверен.

Солнце севера все не остывало. Оно торчало в самом зените посреди тропического неба, ясно давая понять, что лето еще не готово сложить оружие. В первый раз за несколько недель Николя оценил ласку горячего ветра на своем лице.

Все завершилось.

Окончание одной истории, начало другой. Не намного более легкой, но, без всякого сомнения, гораздо более светлой.

Все последние дни он грыз себе ногти до крови в коридорах кардиологической больницы лилльского РБЦ, ожидая, когда Камиль очнется, увидит его, поговорит с ним немного.

Он выпил уже шестую чашку кофе и теперь курил в саду возле входа. Смотрел на проходящих людей, на проезжающие машины. Этот больничный центр был огромен. Камиль рассказала ему, что провела часть своей юности среди обезличенных зданий, устремив глаза в окно больничной палаты.

Одновременно счастливая, потому что осталась жива, и несчастная, потому что была больна.

Николя вспомнил случай, о котором она рассказала ему тем валенсийским вечером, – как человеку пересадили сердце мотоциклиста, а тот взял да и умер через два года от разрыва аневризмы на бензозаправке. Как не поверить в судьбу после подобной истории? Неужели этому типу было суждено умереть, что бы он ни делал? И как объяснить, что Камиль, побывавшая у врат смерти, продолжала жить благодаря сердцу человека, который, быть может, умер ради нее?

Николя оторвался от этих мыслей, увидев, что сразу после него из больницы вышел Борис Левак. Жандарм приблизился, держа руки в карманах.

– Она чертовски сильная, – сказал он, вздохнув и посмотрев на здания напротив. – Опять встанет и продолжит свой путь.

– Не сомневаюсь в этом ни секунды.

– Вы ничего о ней не знаете, как же вы можете в чем-то не сомневаться?

Николя устало снял очки. Борис посмотрел ему прямо в глаза:

– Вы ни за что не должны были впутывать ее в свои дела.

– Что сделано, то сделано. Поверьте, я об этом сожалею. Но Камиль следовала собственным путем. И ни вы, ни я не смогли бы заставить ее отклониться от своей траектории.

– Во всяком случае, я никогда бы не послал ее на верную смерть.

– Вы не были на моем месте.

Борис надел темные очки и добавил:

– Не слишком задерживайтесь тут, капитан. Потому что наши дороги могут пересечься не только перед этой больницей.

Он повернулся и зашагал прочь. Николя уже не знал ни что думать, ни что делать. С этим Борисом и требовавшими объяснений родителями Камиль, с которыми он уже встречался несколько раз за последнее время. Ближайшие дни, которые ему предстояло пережить, обещали стать весьма непростыми.

Через несколько минут, заметив две знакомые физиономии, капитан погасил свой окурок, бросил его в урну и устремился им навстречу. Франк ковылял на костылях, а Люси несла огромный букет.

– Сюда! – крикнул он, подбегая к ним.

Они поздоровались, обменявшись поцелуями. Люси дружески похлопала его по спине.

– Вы не обязаны были тащиться в такую даль, – сказал Николя.

– Нам было по пути – мы заодно отвезли в Лилль мою мать, – откликнулась Люси. – Она, конечно, несокрушима и не знает усталости, но за эту неделю близнецы и ее доконали. Совершенно умоталась.

– Зато справилась с ними – просто блеск! – добавил Франк.

Николя кивнул на ногу Шарко:

– А это что у тебя?