– Так вы с ними встречались?

– Да, в первый раз неподалеку отсюда, в Булонском лесу, как-то вечером. Меня это крайне удивило. Со всей этой перепиской по электронной почте я всегда думал, что мой собеседник находится очень далеко от Франции.

– Он хотел убедиться, что вы достойны доверия… Проявлял осторожность.

– Большую осторожность. Но он был несомненным французом, разве что говорил с легким испанским акцентом.

Никакого сомнения. Это был Харон или Кальдерон. У Николя возникло впечатление, что он идет по раскаленным углям.

– Он показал мне фотографии операций, операционной, набора инструментов. Он был специалистом по почкам. Я сразу же понял, что имею дело с блестящим типом. Он сыпал техническими терминами, успокаивал меня, объяснял, что во французских законах, касающихся трансплантации органов, есть прорехи, а именно: французские больницы обязаны обеспечить вам уход и лечение, даже если станет известно, что пересадку вам сделали за границей. Вас могут прооперировать где-нибудь в Боготе, а послеоперационным уходом вы сможете воспользоваться в Париже, и при этом никто и пикнуть не посмеет. Законы относительно пересадки органов так различаются в разных странах…

Он вздохнул и умолк. Николя, ткнув ему в бок пистолетом, заставил его продолжать.

– Все, что я должен буду им сказать, – это что меня оперировали в Индии, или в Мексике, или на Филиппинах, где угодно, не вдаваясь подробности. Разумеется, врачи усомнятся, так ли все и было, но, строго говоря, сделать ничего не смогут. Вот так просто. Он, хирург, выдаст мне фальшивые документы какой-нибудь заграничной клиники со всеми необходимыми характеристиками пересаженной почки, чтобы смягчить послеоперационные последствия. То, что пересадка будет произведена во Франции, – это большое преимущество по сравнению со всеми «предложениями» медицинского туризма, которые болтаются в Интернете.

Мерсье медленно встал и кивнул в сторону бара:

– Вы позволите?

Николя согласился. Тот встал и щедро налил себе виски. Хорошенько отхлебнул.

– Разумеется, я задумывался о происхождении гистосовместимой почки с такой редкой группой крови АВ… Я спрашивал, и мне ответили, что она из-за границы. Просто человек. Которого я никогда не встречу.

Он покопался в ящике стола и протянул Николя какую-то бумажку.

– Вот объявление, которое я однажды нашел в каком-то турецком журнале, оно было и на турецком, и на французском. По всему миру попадаются сотни таких.

Сыщик пробежал его глазами:

– Или вот это… Отправлено в «Либерасьон» два года назад и было опубликовано в какой-то статье.

– Оказавшись в моей ситуации, вы большего и не ищете, – сказал Мерсье. – Когда кто-то предлагает вытащить вас из ада, вы соглашаетесь, какими бы ни были последствия для… этого незнакомца, с которым вы никогда не встретитесь. А если вы этого не сделаете, ваше место займет кто-то другой.

Николя с отвращением вернул ему вырезку:

– Вы так же виновны, как человек, который, не вмешиваясь, присутствует при изнасиловании, – объявил ему капитан холодно. – Вы… вы хоть отдаете себе отчет, что покупаете куски человека? Присваиваете себе право отнимать чью-то жизнь, чтобы улучшить свою собственную. И вы заплатите за это.

Мерсье неподвижно сидел, неспособный ответить.

– Что за человек пришел на встречу? – спросил Белланже. – Его имя?

– Я никогда не знал его.

Сыщик понял, что Мерсье не лжет, и не смог скрыть своего разочарования. Поджал губы. Его собеседник побалтывал виски в стакане и рассматривал жидкость на свет.

– Мы продолжали общаться с ним по электронной почте, а потом он перешел в «ждущий режим», пообещав, что вскоре свяжется со мной. Через десять дней он уже располагал совместимой почкой. Попросил меня взять вещи на неделю и назначил встречу на автостраде А-четыре. Я остановил там свою машину, и за мной приехал серый микроавтобус «трафик». Без заднего окна, так что дорогу я не видел. Я отдал деньги, мы ехали часа два и подъехали к красивому, отдельно стоявшему дому. Мне предоставили комнату, а на следующий день я уже оказался на операционном столе…

– Операционная находилась в самом доме?

– Да, в одной из комнат. Я оставался там еще неделю, отходил после операции. Эти люди обеспечили мне уход. А уехал я оттуда так же, как приехал, на «трафике», снабженный документами и рецептами на препараты против отторжения пересаженной почки.

– Сколько врачей вас оперировали?

– Двое. Один старый, другой помоложе. Оба говорили с испанским акцентом.

– Есть представление, где это было? В каком направлении вас везли?

– А-четыре идет на восток. Я думаю, мы ехали по этой дороге довольно долго, час или два. Дом был в сельской местности, возможно, в ста или двухстах километрах от Парижа.

Телефон Николя зазвонил снова. Шарко был настойчив. На этот раз капитан сделал знак Мерсье, чтобы подождал, и приложил трубку к уху.

– Не сейчас, Франк, я занят. Перезвоню тебе через…

– Я знаю, кто такой Харон, – сказал голос в трубке.

– Это ребенок, похищенный в Испании в тысяча девятьсот семидесятом году. Его зовут Энцо Бельграно. О нем известно не очень-то много. Приемный сын военного врача, который здорово выдвинулся при диктатуре. Мальчишка рос среди насилия: его отец пытал людей на допросах и с самого юного возраста вдолбил ему в голову армейские ценности.

Шарко говорил по телефону, ведя машину. Выехав из Арекито, он теперь мчался к Буэнос-Айресу. Никаких признаков «мустанга» на горизонте. Он собирался ехать без остановок, чтобы завернуть в прокатную контору, заявить о краже машины, которая на самом деле покоилась где-то в трясине, и успеть купить билет на парижский самолет, вылетавший завтра в шесть утра.

Он спешил поскорее вырваться из этой проклятой страны.

– По примеру своего приемного отца Бельграно проявил склонность к медицине. Известно, что он специализировался по нефрологии и очень рано начал свою карьеру в одной больнице Буэнос-Айреса. Его описывают как человека холодного, методичного, но блестящего. Я встретился с Гомесом, журналистом, который собирал о нем сведения. Так вот, он сказал, что не знает, как произошло сближение Бельграно с Клаудио Кальдероном, руководившим в то время офтальмологической клиникой в Корриентесе, в семистах километрах оттуда. Но у него есть своя теорийка: Колония дель Монтес, директор которой был назначен диктатурой, с конца семидесятых стала центром черного оборота роговицы глаза. Отец Бельграно был, без всякого сомнения, в курсе того, что там творится, поскольку работал тогда в концлагере неподалеку от больницы. Может, он сам направил своего сына к Кальдерону, когда тому пришла в голову мысль расширить трафик за счет постоянного спроса на почки для пересадки. Энцо Бельграно прибыл в клинику за три года до закрытия Колонии.