исправить не мог. Сам не зная того, Сальковский научился подхалимничать, чувствуя малейшие изменения в настроениях руководства. В каком-то смысле ответчик действительно был барометром, но только не настроений рабочих масс. Даже после революции он не смог избавиться от отпечатка старого мира в своей душе. Единственный способ его исправить – окунуться в рабочую атмосферу на производстве.

Зайченко не соглашался с негативным прочтением автобиографии ответчика и соответствующим толкованием его персоны. Для него борьба Сальковского в рядах Красной армии была весомее сомнительного происхождения, а его умение говорить и образованность были скорее преимуществом, чем недостатком: «Я все время жил с т. Сальковским и знаю его больше, чем другие. Из постоянных бесед с ним я выяснил, что это дельный парень. В Красной армии он получил хорошую закалку. Он там здорово подковался. Когда у нас заходил разговор, какие он имеет недостатки, то он и сам постоянно сожалел, что не пришлось побыть на производственной работе. Но если теперь его откомандировать на производство, то вы же знаете, что он туда не попадет, а опять же пойдет на организационную и политико-просветительскую работу. Здесь он стоит головой выше нас. У него есть недюжинная способность, и по окончании с него выйдет хороший работник для партии. Недостатки его заключаются в том, что он восстановил против себя некоторых товарищей, но поэтому давать ему характеристику как „двойственный“ ни в коем случае нельзя».

Исаков качнул качели мнений еще раз. То, что Сальковский был умен, еще не означало, что он был грамотен политически: «Его пребывание здесь нецелесообразно. Что же касается того, что он на голову выше нас, как говорил Зайченко, то это может быть и так, но только в общеобразовательных предметах, которые он получил до поступления, но не в общественных, а потому определять его стоящим на голову выше всех нас не выдерживает критики. В партийных же вопросах у него, безусловно, была двойственность. Затем здесь говорили, что он мог в Красной армии выковать пролетарскую идеологию, за каких-либо два года, это тоже не выдерживает никакой критики».

«Если бы в нашей партии так дипломатничали процентов 90 членов, – сказал Чижов, – то мы бы верно не удержались бы и двух дней. Происходит он из семьи непролетарской, в партии состоит с 20‐го года, в Красной армии он тоже не мог получить хорошую закалку, так как он работал в культотделах да штабах. Что же больше надо? Исходя из этого, он должен быть отправлен на производство. Здесь он подделывается к настроениям массы, а своего определенного не имеет». «Я согласен с тем, что говорит Чижов, – вмешался Николаев, – но двойственность надо понимать несколько иначе. У нас есть два рода непролетарских коммунистов, один быстро врастает в пролетарскую массу, а другие, пользуясь своей грамотностью, возвышаются над этой массой. К этим последним принадлежит Сальковский. Он воспользовался своим умением излагать вычитанные из книг мысли, но у него нет умения на практике применять то, что он вычитывает из книг, и они не всегда попадают в цель».

«В самой дискуссии» Капустин заметил за Сальковским лавирование. «Он как более развитый был особенно опасен, так как за ним некоторые товарищи шли с доверием. Но теперь вопрос выяснен и выводы ясны. Я считаю, что пребывание его в университете ни для него самого как члена партии, ни для всей партии никакой пользы не принесет, так как наша среда на него не действует». «На наше замечание, – добавил Григорьев, – что он, Сальковский, опошляет тов. Троцкого, я получил ответ: „Посмотрим еще, кто опошляет!“ Получасом позже, когда стал вопрос о его выдержанности, он уже признает, что слова эти были одной из очередных его ошибок». Позже Сальковский прояснил, о чем шла речь: «Это я тогда цитировал слова Михайлова и говорил, что Троцкий неправ, определяя молодежь как вернейший барометр. Барометром может быть и рынок, и торговля, но [пожелает] ли по ним равняться партия?»

«Говорили здесь и много правды, но только перегнули палку, – заметил Кипятков. – Что у т. Сальковского нет достаточной пролетарской закалки, так это верно, но мы видели, как он проявлял себя здесь у нас. Он особенно быстро врастает в пролетарскую массу, что видно с той работы, которую он ведет в рабочей среде. Там, где он теперь руководит кружком, им сделана большая работа. У нас же здесь он особенно попадает под опасность потому, что не имеет этого производственного ярлыка. Здесь его обвинили в двуличности, но в чем именно она выразилась, хотя бы здесь на чистке, никто не сказал. Чтобы давать обвинение, нужно все же доказать, где, как и в чем она проявлена. Я совершенно не знаю, в каких партийных вопросах Сальковский был двуличен!»

Чижов прервал говорящего: «Считаешь ли ты, тов. Кипятков, нашу чистку партийным вопросом? Если да, то здесь в даче характеристик и предпочтений он, безусловно, выявил себя двулично!»

Сальковского обвиняли в том, что он искал компромат на студентов, с которыми не ладил. Тенденция «перенесения личных антагонистических отношений в вопросы партийного характера» казалась Григорьеву доказательством, что «партийной выдержанности у него недостаточно». Например: «В начале чистки т. Сальковский совокупно с некоторыми членами президиума собрания всячески [искал] фактов, компрометирующих тов. Капустина. [Они] распределили роли, кому и с чем выступать против него. Почему это? Потому что между Сальковским и Эренпрейсом с одной стороны и Капустиным с другой существуют антагонистические отношения».

Эренпрейс не отрицал, что президиум подготавливал материал в поддержку своих рекомендаций и иногда запрашивал информацию в бюро университета или даже в райкоме[834]. Он настаивал, что анкеты и автобиографии помогали определить, кого стоит сохранить, а кого вычистить, и считал, что предвзятости в этом не было. «Обвинение, брошенное т. Григорьевым в том, что мы собрались для сговора перед чисткой, касается не одного Сальковского. Там были Кипятков, Сальковский, я и Капустин. Но это в корне не верно. Мы оставались, как президиум, для ознакомления с анкетами и биографиями, и никакого там сговора не было. Нужно быть ответственным за свои слова!»

Кипятков присоединился к защите: «Когда в первый день чистки мы стали разбирать первых товарищей, то мы не знали ни анкет, ни биографий, что затрудняло работу. В дальнейшем мы решили предварительно ознакомиться с материалом, чтобы не задерживать собрания, и на следующий день 4 человека – президиум – остались разбирать анкеты биографий. Правда, мы больше обращали внимания на некоторых [проблемных] товарищей, как то: Капустина, Николаева и некоторых других, и здесь ничего плохого в этом нет».

Григорьев крикнул с