Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горькая жалоба была в том голосе. Теперь спокойней. Как смолкнет, тут и чувствуешь, что услышал. Вибрации. Сейчас воздух смолк.
Блум распутал свои сплетенные кисти и рассеянными пальцами подергал упругую струну. Он оттягивал и дергал. Она жужжала и гудела. Пока Гулдинг толковал о постановке голоса у Барраклоу, а Том Кернан, обращаясь в прошлое с неким ретроспективным упорядочением, что-то говорил отцу Каули, который, слушая, импровизировал, который кивал, импровизируя. Пока Большой Бен Доллард говорил с Саймоном Дедалом, закуривающим трубку, который кивал, закуривая, который курил.
Моя утрата. Все романсы на эту тему. Еще сильней натянул Блум свою струну. Не жестоко ли это. Люди привяжутся друг к другу, завлекут, заманят друг друга. А потом разрыв. Смерть. Крах. Обухом по башке. Ковсемчертям – чтобтвоегодуху. Жизнь человека. Дигнам. Бр-р, как та крыса шевелила хвостом! Пять шиллингов я пожертвовал. Corpus paradisum[1083]. Карканье клирика, его брюхо, как у дохлого пса. Сгинул. Отпели. Забыт. Так вот и я. И в один прекрасный день она с. Оставишь ее – сыт по горло. Сперва пострадает. Похныкает.
Большие глаза испанки уставлены в пустоту. Волнистыистыисты – густыустыустые волосы не прич-причесан-ны.
Хотя сплошное счастье наводит скуку. Он натягивал все сильней, сильней.
Так ты несчастлив в? Трень. Она лопнула.
Коляска позвякивала по Дорсет-стрит.
Мисс Дус атласную ручку отобрала с видом укоризненным и польщенным.
– Вы слишком много себе позволяете, – пожурила она, – мы еще недостаточно знакомы.
Джордж Лидуэлл заверил ее, что он искренне, он серьезно – однако она не верила.
Первый джентльмен заверил Майну, так все и было. Она его спросила, так ли все было. И вторая кружка ее заверила, так. Что так все и было.
Мисс Дус, мисс Лидия, не верила – мисс Кеннеди, Майна, не верила – Джордж Лидуэлл, нет – мисс Ду не – первый, первый – джент с кру – верила, нет-нет – нет-нет, мисс Кенн – Лидлидиуэлл – крукруж.
Лучше тут написать. На почте все перья обглоданы и поломаны.
Лысый Пэт приблизился по знаку его. Перо и чернила. Удалился. И бювар.
Удалился. Бювар, промокнуть. Услыхал, глухарь Пэт.
– Да, – сказал мистер Блум, теребя свернувшуюся струну. – Бесспорно.
Несколько строчек, и хватит. Мой подарок. Вся эта итальянская музыка с фиоритурами. Интересно, кто автор. Когда знаешь кто, как-то яснее. Теперь вынимай лист бумаги, конверт – с невозмутимым видом. Это совершенно типично.
– Коронный номер всей этой оперы, – сказал Гулдинг.
– Бесспорно, – отвечал Блум.
Все это – номера. Числа. Вся музыка, если разобраться. Два помножить на два поделить пополам будет дважды один. Аккорды – это вибрации. Один плюс два плюс шесть будет семь. Можно числами крутить как угодно. Всегда выйдет что-то равно чему-то – симметрия. Симмертия. Смерть. Он и не замечает, что я в трауре. Толстокож, дальше своего брюха не видит. Музматематика.
Кажется, будто слышишь нечто возвышенное. А попробуй-ка ей сказать в таком духе: Марта семь помножить на девять минус икс дает тридцать пять тысяч.
Как от стенки горох. Так что все дело в звуках.
Например, он сейчас играет. Импровизирует. Пока нет слов, это может означать что угодно. Надо вслушиваться как следует. Нелегко. Сперва все отлично – а потом слышишь, будто слегка выпал из темы – потерялся слегка.
А уж там посыпались мешки да бочки, через заборы с проволокой, скачка с препятствиями. Главное войти в ритм. Зависит от настроения. Но все-таки слушать всегда приятно. Не считая, конечно, гамм, когда девицы долбят.
Целых две по соседству. Для таких бы надо придумать беззвучное пианино. Я для нее купил Blumenlied[1084]. За название. Однажды шел домой ночью, и девушка это играла в медленном темпе, девушка. Где ворота конюшен рядом с Цецилия-стрит. Милли не любит. Странно, ведь мы-то оба.
Пэт лысый глухарь принес чернила и плоский бювар. Плоский бювар положил глухарь рядом с чернилами и пером. Тарелку, вилку и нож Пэт взял со стола и отбыл.
Этому языку нет равных заявил Бену мистер Дедал. Еще мальчишкой он слышал как они распевали свои баркаролы: Рингабелла, Кроссхейвен, Рингабелла, в этих местах. Гавань в Куинстауне полна итальянских судов.
Представляете, Бен, они там разгуливали лунными ночами в этаких невообразимых шляпах. Так стройно сливались голоса. Какая музыка, Бен.
Слышал мальчишкой. В ночи над гаванью звучали лунаролы.
Терпкую трубку отложив, сложенную щитком ладонь поднес он к своим губам, проворковавшим зов ночной в лунном свете, звучный вблизи, зов издали, отзываясь.
По краю свернутого трубкой «Фримена» скользил Блума глаз, как бы не сглазил, отыскивая, где же я это видел. Каллан, Коулмен, Дигнам Патрик.
Эй– гей! Эй-гей! Фоусет. Ага! Вот это я и искал.
Авось он не наблюдает за мной, а то нюх как у крысы. Он развернул свой «Фримен». Теперь не увидит. Не забывай е писать по-гречески. Блум обмакнул, Блу пробормо: дорогой сэр. Дорогой Генри нацарапал: дорогая Мейди. Получил от тебя пись и цве. Тьфу, а куда девал? В каком-то из кар.
Соверш невозм. Подчеркни: невозм. Написать сегодня.
Скучное дело. Заскучавший Блум легонько побарабанил я просто слегка задумался пальцами по плоскому глухарем доставленному бювару.
Пошли дальше. Ты знаешь, что я имею в виду. Нет, это е замени. Прими маленький подар что я влож. Отве не проси. А сейчас погоди-ка. Значит, пять Диг. Тут около двух. Пенни чайкам. Илия гря. Семь у Дэви Берна. Итого около восьми. Скажем тогда, полкроны. Маленький подар: почт перев два и шесть. Напиши мне длинное. Ты не презираешь? А у тебя есть какие-нибудь украшения, чтобы позвякивали? Это волнующе действует. Почему ты меня назвала против? Наверно, сама противная, а? Эх, у Мэри панталоны на одной резинке. На сегодня прощай. Да-да, расскажу, конечно. Я бы тоже хотел.
Подогревай. А помнишь тот мой. Тот свет, так у нее в письме. Пока у меня терпе. Подогревай. Ты должна верить. Верить. Тип с круж. Это. Истинная.
Правда.
Глупо, что я пишу? Это мужья не сами. Их брак заставляет, жены. Потому что я не с. Ну а если б. Но как? Она должна. Сохранять молодость. Допустим она узнает. Карточка у меня в шляпе-лю. Нет, все нельзя говорить. Лишнее огорчение. Если сами не видят. Женщина. Что годится одному, годится другому.
Кэб номер триста и двадцать четыре, на козлах Бартон Джеймс, проживающий в доме номер один, Хармони авеню, Доннибрук, а в кэбе седок, молодой джентльмен в шикарном костюме синего шевиота, сшитом у Джорджа Роберта Мизайеса, закройщика и портного, проживающего набережная Идеи, пять, в щегольской шляпе тонкой соломки, купленной у Джона Плестоу, Грейт-Брансвик-стрит, дом один, шляпника. Ясно? Это и есть та коляска, что резво позвякивала. Мимо мясной лавки Длугача, мимо яркой рекламы Агендат рысила кобылка с вызывающим задом.