– Нет-нет, сейчас! – не отставал Ленехан. – Sonnez la cloche[1071]! Пожалуйста! Ведь нет никого.

Она огляделась. Быстрый взгляд. Мисс Кен не услышит. Быстрый наклон.

Два загоревшихся лица ловили каждое движение.

Неуверенные аккорды сбились с мелодии, снова ее нащупали, снова теряли и снова ловили, спотыкаясь. Затерявшийся аккорд[1072].

– Ну же! Действуйте! Sonnez!

Нагнувшись, она вздернула подол юбки выше колена. Помедлила. Еще помучила их, нагнувшись, выжидая, поглядывая лукаво.

– Sonnez!

Хлоп! Внезапно она оттянула, отпустила и тугая подвязка звонкохлопнула по зовущему похлопать тепложенскому тугому бедру.

– La cloche! – радостно вскричал Ленехан. – Сама научилась! Это вам не опилки.

Она надменно усмехлыбнулась (рыдаю! эти мужчины…), но, скользнув к свету, улыбнулась Бойлану ласково.

– Вы просто воплощение вульгарности, – сказала она, скользя.

Бойлан все смотрел на нее. Кубок свой поднеся к полным губам, осушил он крохотный кубок, втянул последние синеватые капли, густые и полновесные.

Зачарованно взгляд его провожал головку, в пространстве бара скользившую к зеркалам, в золоченой арке которых мерцали бокалы эля, рейнского и бургонского и рогатая раковина. Там, в зеркалах отраженная, бронза ее слилась с бронзой еще более солнечной.

Да, бронза совсем вблизи.

– …Мой милый друг, прощай!

– Все, ухожу, – нетерпеливо проговорил Бойлан.

Кубок свой резко отодвинул, взял сдачу.

– Погоди малость, – забеспокоился Ленехан, допивая поспешно. – Мне надо тебе сказать. Том Рочфорд…

– Да иди к богу в рай, – бросил Буян уже на ходу.

Ленехан срочно опрокинул остатки.

– Зачесалось у тебя, что ли? – недоумевал он. – Погоди, я иду.

Он пустился за быстрыми поскрипываньями башмаков, но у порога проворно осадил, приветствуя две фигуры, грузную и щуплую.

– Мое почтение, мистер Доллард!

– Что-что? Почтение! Почтение! – рассеянно откликнулся бас Бена Долларда, на миг оторвавшись от горестей отца Каули. – Ничего он вам не сделает, Боб. Олф Берген поговорит с долговязым. На сей раз мы этому Иуде Искариоту вставим перо.

Через салон проследовал мистер Дедал, вздыхая и потрагивая пальцем веко.

– Хо-хо, ей-ей, – вывел тирольскую руладу Бен Доллард. – Саймон, а вы бы спели нам что-нибудь. Мы слышали тут звуки рояля.

Лысый Пэт, озабоченный официант, ожидал, пока закажут напитки. Так, Ричи – виски. А Блуму? Подумать надо. Не гонять его лишний раз. Небось, мозоли. Четыре. Так жарко в черном. Конечно, и нервы тут. Преломляет (или как там?) тепло. Надо подумать. Сидр. Да, бутылку сидра.

– С какой стати? – возразил мистер Дедал. – Это я просто так бренчал.

– Ничего-ничего, давайте, – не отставал Бен Доллард. – Сгиньте, заботы[1073].

Идемте, Боб.

Рысцой он двинулся, Доллард, в необъятных штанах, впереди них (держите-ка мне вот этого в: ну-ну, давайте) в салон. Он плюхнулся, Доллард, на табурет. Плюхнулись узловатые лапы на клавиши. И замерли, плюхнувшись.

Лысый Пэт встретил в дверях златовласку, которая бесчайною возвращалась. Озабоченный, он желал виски и сидр. Бронзоволосая у окна сидела, бронза поодаль.

Звякнув, резво взяла с места коляска.

Блум услыхал звяканье, слабый звук. Уезжает. Слабый и судорожный вздох обратил он к немым голубеющим цветам. Звякнуло. Уехал. Звякнув. Слушай.

– Любовь и войну[1074], Бен, – сказал мистер Дедал. – Как в добрые старые времена.

Отважная мисс Дус, оставленная всеми взорами, отвела свой от занавески, не выдержав сокрушающего блеска лучей. Уехал. Задумчивая (кто знает?), сокрушенная (сокрушающие лучи), она опустила штору, дернув за шнур.

Облекла задумчиво (почему он так быстро уехал, когда я[1075]?) свою бронзу и бар, где стоял лысый подле златовласой сестрицы, неизящное сочетание, сочетание неизящное, антиизящное, в тихую прохладную смутную зеленоватую колышащуюся глубокую сень, eau de Nil.

– В тот вечер бедняга Гудвин аккомпанировал, – вспомнил и отец Каули. – Только они с роялем не совсем сходились во мнениях.

Не совсем.

– И устроили бурный спор, – дополнил мистер Дедал. – Ему тогда сам черт был не брат. На старичка порой находило в легком подпитии.

– Мать честная, а я-то, помните? – вступил и Бен дылда Доллард, оборачиваясь от многострадальных клавишей. – У меня еще как на грех не было свадебного наряда.

Все трое расхохотались. Он был рад, да наряд. Расхохоталось все трио.

Свадебного наряда не было.

– Но тут, нам на счастье, подвернулся дружище Блум, – продолжил мистер Дедал. – А, кстати, где моя трубка?

За трубкой за затерявшимся аккордом зашаркал он назад к стойке. Пэт лысый принес напитки Ричи и Польди. И отец Каули засмеялся опять.

– Это ведь я тогда спас положение, Бен.

– Не спорю, – признал Бен Доллард. – Я как сейчас помню эти узкие брючки. Вас осенила блестящая мысль, Боб.

Отец Каули покраснел до самых мочек ушей, розовых и блестящих. Он. Спас поло. Эти брю. Блесмыс.

– Я знал, что он на мели, – сказал он. – Жена его по субботам играла на пианино в кофейне за какие-то жалкие гроши, и кто-то мне подсказал, что она этим тоже занимается. Вы помните? Мы их разыскивали по всей Холлс-стрит, пока нам приказчик у Кео не дал адрес. Помните?

Бен вспоминал, и на широком лице его возникало изумленное выражение.

– Мать честная, чего у нее там не было, какие-то роскошные оперные плащи.

Трубку зажав, назад зашаркал мистер Дедал.

– В стиле Меррион-сквер[1076]. Мать честная, бальные платья, платья для приемов. И он никак не хотел взять деньги. Каково? Кучи каких-то, черт дери, треуголок, болеро, панталон. Каково?