А народ птицечеловеков хотел бывать внизу, хотел наблюдать за земными троглодитами. И очень хотел, вопреки строжайшему запрету, вмешиваться в их жизнь.

Так властители нашего народа однажды постановили передвигать город только вдоль срединного материка, от восточного края Ойкумены – до западного, туда и обратно. На севере срединного материка повсюду жили люди, большие племена, а иногда и целые сильные народы, не уступающие в численности нашему.

Нужно признать: мы однажды поняли, что не смогли полностью порвать с нижним, диким и сырым миром.

Мы продолжали от него зависеть.

Мы не умели без него жить.

Мы не зависели от нижнего мира телесно – но полностью зависели духовно.

Эту связь нельзя было разорвать.

На протяжении многих столетий мы проплывали, недосягаемые, над суровыми территориями, заросшими непроходимыми лесами и перерезанными множеством буйных полноводных рек. Здесь более сильные племена и народы жили по берегам рек, используя их для передвижения и пропитания; менее сильные племена, оттеснённые более сильными, селились в долинах вокруг древних реликтовых озёр, питаемых подземными источниками.

Земля северной окраины Ойкумены была изобильна всеми благами, какие только можно представить. В иных местах золотые самородки и драгоценные цветные камни лежали прямо на поверхности, их достаточно было просто взять, нагнувшись. Существовали племена, где малые дети играли изумрудами размером с голубиное яйцо. В других землях, наоборот, не было ни металлов, ни камней, но зато хорошо родила почва, и несколько больших народов процветали, занимаясь лишь собирательством; необъятные леса досыта кормили целые сложные цивилизации.

Таким образом, за пять лет до моего рождения Вертоград однажды был снова передвинут, на этот раз – на северо-запад Ойкумены, на расстояние половины дня полёта от северного берега, и остановился прямо над маленькой долиной в распадке пологих гор, в прохладном, суровом месте, откуда было только два пути: либо на юг, в места теплее и щедрее, либо на север – туда, где нет ничего, кроме темноты и смерти.

В долине жил малый, но достаточно крепкий народец, расселившийся по нескольким деревням: три тысячи особей.

Когда меня сбросили вниз – зелёная долина стала моим домом.

Я полюбил эти леса, эти три озера, эти два водопада на двух быстрых речках, и огромные ягодные поляны, и луга, где местные обитатели пасли свой скот.

Тесная, сырая долина надоела мне через полгода, всю её можно было облететь дважды за день; я облазил все глухие и укромные места, боры, болота, озёра, зыби, топи, глухомани, затканные паутиной, заваленные трухлявым гнильём.

Близ каждой деревни жили по два-три отшельных человека, изгнанника.

Я сам был таким изгнанником; я чувствовал тайную связь с этими существами; я попытался познакомиться со всеми.

Но близко сошёлся только с одной старухой, именем Язва.

Она не боялась меня.

Она вела себя так, словно знала обо мне что-то такое, чего я сам не знал.

Её не интересовали ни моё умение летать, ни способность оставаться невидимым и бесшумным, ни физическая мощь, ни острое зрение и слух, ни знания о движениях светил и переменах климата.

Я подозревал, что ведьма сама когда-то бывала в небесном городе. Может быть, в качестве чьей-то жены или наложницы. Но когда я прямо спрашивал её – отмалчивалась или грубо бранилась.

Глядя на ведьму, я понимал, что в молодости она была весьма хороша собой: в любой старухе, даже самой ветхой и согбенной, всегда можно угадать красавицу. Телесная красота никуда не исчезает, лишь прячется за завесой времени.

В любом случае, её молодость была кратковременна, а старость растянулась на столетия. В жизни дикаря старость – самый длинный период, и самый важный.

И эта ковыляющая, слабосильная, беззубая женщина явно наслаждалась своей старостью и извлекала из неё разнообразные преимущества.

Не уважать её было невозможно.

По крайней мере дважды она излечила меня от повреждений, полученных при ударах о скалы, и ещё один раз помогла справиться с тяжёлым отравлением.

Самое главное: благодаря ведьме Язве я перестал относиться к земным троглодитам с пренебрежением.

Она внушила мне, что у развитых нет никакого превосходства над неразвитыми.

Она дала мне понять, что знания не обязательно записаны буквами в книгах – иногда они вообще невыразимы, не облечены в слова, а лишь в поступки, в практические умения.

Волки и медведи приносили ведьме больных детёнышей – она их выхаживала. Белки и барсуки снабжали её орехами и кореньями. Змеи приползали, чтобы сбросить старую кожу и сцедить лишний яд. Рожалые самки лосей и оленей прибегали, чтобы старуха их раздоила.

Окрест её чёрной избы буйно росли редчайшие растения, пчёлы копили мёд в гнилых колодах, а пауки ткали паутины, не пропуская к дому ни единого кровососущего насекомого.

В её избе стоял тяжкий дух, слишком терпкий; не гадкий – странный.

Кислый, но и притягательный.

Я огляделся и вздрогнул.

По всем ровным поверхностям, по лавкам, по полкам, по узкой кровати, застланной ветхим покрывалом, по крышке сундука, обитой разноцветными обрезками кожи, – сидели тряпичные куклы, каждая размером с локоть.

Их было, может быть, сто или больше.

Мне стало не по себе, и в глубину дома я не пошёл, остался на пороге.

Куклы все обратили на меня пустые голые лица.

Все разные; одни нарядные, в узорах, и даже в кружевах; другие – бесцветные, скрученные из обрывков старого, грязного полотна.

Одни были сложно устроены и крепко прошиты нитками, другие выглядели просто как последовательность больших и малых узлов.

– Не бойся, – сказала ведьма. – Это мои мотанки. Тебе не навредят. Садись за стол.

Однако я остался на месте. Пробормотал:

– У них нет лиц.

– Верно, – ответила ведьма, – нет, и быть не должно. Они – мои. У них у всех – моё лицо; только ты его не видишь. Говорю, тебе не навредят. Не сцы, малой. Присядь и угощайся.

Я неуверенно прошёл. Устроился за шатким столом, много раз скоблённым, чёрным от времени.

Безглазые лица повернулись в мою сторону; или мне, захмелевшему, только показалось.

Старуха поставила передо мной кувшин.

– Не оглядывайся, – посоветовала. – Куклы мотать – бабья забава, не мужская. Пей на здоровье.

Но горло моё не принимало вина; я попробовал глотнуть и поперхнулся.

Ведьма хмыкнула.

– Не боись. Пей свободно, друг ситный. Заработал как- никак.

Я через силу хлебнул; вино побежало по нутру, обрадовало, расслабило.