В комнате прислуги, как и в самой кухне, стоял тяжёлый, тугой и неприятный, особый кухонный запах, редкий в небесном городе, но зато хорошо знакомый мне. Внизу, у дикарей, в домах вождей и вельмож царил тот же тяжкий дух сырой, жареной, варёной плоти.

Большинство спящих кухарок, как и Марья, были выходцами с поверхности, я легко отличил их по бледной коже.

Я потряс Марью за плечо – она подскочила, как будто ужаленная, и попыталась схватить меня за горло.

– Тихо, – сказал я, перехватывая её руку. – Пойдём.

И кивнул в сторону кухни.

Сорока, разумеется, уже исчезла, остались только кувшин с вином на столе и пустая чашка возле него.

Воздух у нас в городе разреженный. Новички, прибывшие снизу, в первые недели спят очень крепко. Марью пошатывало, она тёрла глаза.

– Очнись, – сказал я. – Нужно поговорить. Где золотая нитка? При тебе?

– Да, – ответила Марья и хлопнула себя по животу. – К поясу привязала, чтоб не спёрли.

– Хорошо, – сказал я. – Ты сможешь связать из этой нитки рубаху? Или платье?

– Конечно, – ответила Марья. – Только нужно знать размер. Платье вяжется по размеру.

– Размер жены Финиста.

– Её имя – Цесарка, – сказала Марья. – И слугам запрещено с ней разговаривать. И я не знаю её размера.

– Цесарка, – сказал я. – Понятно. Она сама с тобой заговорит. Тебя взяли сюда только из-за золотой нитки. Предложи связать для Цесарки платье. Она согласится. И скажет свой размер. Взамен – проси встречи с Финистом. Это твой единственный шанс. Не упусти его.

– Финист не выходит из спальни, – сказала Марья. – Ты знаешь, как туда пробраться?

– Никак. Везде охрана.

Марья усмехнулась.

– Но ты же как-то пролез в город? Подкупил охрану?

– Не подкупил; договорился. Я сам бывший охранник. Там, где я сумел, – ты не сумеешь. Вяжи золотое платье. Имей в виду: здесь есть свои мастера по этому делу. Есть даже личный княжий золотошвей. Никому не верь.

– Я сказала им, что нитка заколдована.

– Правильно сказала. И нитка заколдована, и ты сама заколдована. Тут многие боятся земного колдовства. Главное – не выпускай из рук золото.

Девчонка повторно усмехнулась, и её лицо сделалось печальным, почти старым.

– Я думала, у вас тут по-другому, – сказала она.

– Как «по-другому»?

– По-людски.

– А у нас – не по-людски?

– Нет, – твёрдо ответила девчонка. – У вас никто никому не верит, и все друг другу завидуют.

– Так и есть, – сказал я. – Думаешь, это не по-людски?

– Конечно, нет.

– Привыкай. Мы народ древний и богатый. У нас тут всё сложно. Либо ты приживёшься, либо нет. Ты сама сюда рвалась. Я тебя не заставлял. Я сделал больше, чем ты просила.

За дверью комнаты прислуги послышались глухие голоса: кухарки проснулись. Я подтянул пояс.

– Мне пора, – сказал. – Ничего не бойся. Всё идёт, как задумано. Тебе надо просто зайти в спальню. А дальше – либо он тебя вспомнит, либо нет.

– Вспомнит, – ответила Марья. – Можешь не сомневаться.

Вдруг, поддавшись мгновенной слабости, сам того не ожидая, я шагнул к ней, привлёк к себе, прижал, обнял.

От её шубы пахло земной пылью, от волос – жиром.

Она уткнулась лицом в моё плечо.

Я погладил девчонку по голове и отступил.

Один прыжок – до двери, ведущей в галерею, второй прыжок – из галереи в небо; через мгновение меня уже не было ни на кухне, ни вообще в городе.

Разогнавшись так сильно, как только возможно, я ушёл вниз – и на запад; догнал уходящую ночную тень и спрятался в ней.

Меня никто не преследовал.

Я опускался всё ниже, пока воздух не потеплел и не ударила в лицо, в нос земная сырость.

Я полюбил маленькую упрямую девушку – но, к сожалению, безо всякой взаимности.

Такое со мной уже случалось.

Не следует думать, что путь изгнанника лишил меня простых радостей.

У меня были связи и с женщинами моего народа, и с дикими тоже.

Я напомню: мне сорок лет, и я прожил их отнюдь не в смирении плоти.

Женщины появлялись и уходили; я любил и помню их всех.

8.

Нынешний день пришлось посвятить самому неприятному делу: ожиданию.

От меня ничего не зависело.

Я поговорил со всеми. Я сделал всё, что мог, и даже больше. Мне осталось только изнывать от нетерпения в ожидании новостей.

Первым делом я решил напиться допьяна.

От моего внимания не ускользнуло, что обитатели Вертограда стали пить больше и чаще.

Свадьба Финиста вся была пропитана запахами вина и пива.

Вином и пивом пахло в караульном помещении, и в кухне дворца, и возле Храма Солнца (там особенно сильно), и от Сороки пахло вином, и от Куланга, и от мальчишки-охранника, перехватившего меня в небе над городом.

В годы моей юности, двадцать лет назад, у нас никто так не пил; употребляли в меру, только по вечерам, за ужином.

Теперь все они – и рядовые, и высокопоставленные – были пьяны, кто-то больше, кто-то меньше. Это мне не понравилось.

В смятении чувств, уставший физически и внутренне, я вернулся в своё утлое убежище и там опустошил все фляги с вином, какие отыскал. Увы, их оказалось всего две, и обе неполные.

Вода в лужах замерзала. Лиственные леса стояли голые и молчаливые.

В такие дни земные троглодиты заканчивают подготовку к зиме, подсыпают землю к стенам домов, шьют и ремонтируют тёплую одежду.

Одновременно перелом к холодам – самое активное время для дикарей; они покупают и продают, обменивают и копят.

Каждый род хочет выгодно реализовать всё, что выращено, собрано и добыто за короткое лето, и заготовить как можно больше запасов на зиму.

В том числе дикари в больших количествах запасают и хмельные напитки; поэтому я, вытряхнув на язык последние капли, стал думать, в какую из ближайших деревень нужно пробраться для поиска хорошей выпивки.

Мыслями я оставался наверху, в княжьем доме. Там сегодня решалась моя судьба.

Из-за маленькой девочки трое сильных мужчин недавно отрезали голову древнему змею; нарушили священный запрет.

Теперь я хотел, чтобы из-за той же девочки были нарушены и другие запреты, и другие мужчины рискнули всем, что у них есть.

Иногда появляется девочка: вроде бы ничего особенного, только глаза, упрямство и бесстрашие, – а глядишь, из-за неё льются реки крови, сыпятся незыблемые государства, ходят ходуном целые миры.