Мы изымали тончайшие и сладчайшие лакомства, и вина, настоянные на лепестках благоуханных растений, и напитки из ягод всех цветов и свойств, и древесные смолы, и снадобья, изготовленные из высушенных листьев.

Но больше всего мы – летающие люди – любили солнечный свет; по большому счёту, сырая пища нужна была нам только для развлечения.

И ещё для того, чтобы мы никогда не забывали о своих земных предках. Чтобы помнили, как они существуют там, внизу, бесконечно умерщвляя друг друга в борьбе за жизнь.

В этом мы – бронзовая раса – видим свой долг.

Мы самые богатые, благополучные и совершенные существа на Земле; и мы, пока существуем, обязаны ежедневно помнить о наших более слабых собратьях. О тех, кто внизу. О тех, кому хуже.

О тех, кто умирает от голода и болезней, пока мы рядимся в золотые одежды.

Кухня освещалась всего одним жирником, укреплённым на стене в углу возле входа.

Чем богаче хозяйство – тем решительнее экономят хозяева.

Сорока стояла спиной ко мне; гремела посудой, проверяя, хорошо ли вымыты котлы.

– Здравствуй, мать, – сказал я.

Она вздрогнула, обернулась.

Я прижал палец к губам.

Она схватила со стола нож.

Я поднял руки и помотал головой.

– Что тебе нужно? – спросила она и выставила перед собой лезвие.

– Не шуми.

– Я позову охрану, – сказала Сорока. – Тебя убьют.

– Выслушай, – сказал я, – пожалуйста. Ты вчера взяла на работу дикую девку. Бескрылую, с земли.

– И что? – спросила Сорока.

– Это я поднял её.

Сорока помедлила, её глаза сверкнули, и угол бледных губ изогнулся. Она положила нож на стол и заметно успокоилась.

– Значит, это ты подстроил.

– Да, – сказал я. – Подстроил. Но это не главное. Слушай. Тебя отсюда скоро уберут. Теперь в доме будет заправлять Неясыт. Его дочка замужем за княжьим сыном. Ты проиграла. Тебе осталось – полгода или год, потом с тобой распрощаются, на твоё место Неясыт поставит своего человека. Тебе нужно что-то придумать. Иначе твои дни сочтены.

Сорока молчала и выглядела совершенно бесстрастной, но однажды, когда я сказал «ты проиграла», – её глаз дёрнулся.

– Если выкинем из дома дочку, – сказал я, – выкинем и папашу.

– Это невозможно, – тихо сказала Сорока. – Свадьба состоялась. Что тут можно сделать?

– Развод, – сказал я.

Углы рта Сороки изогнулись ещё сильнее.

– По какой причине?

– Измена интересам княжьего дома. Угроза безопасности города. Вдобавок – вредительство. Княжьего сына неправильно лечили.

– Не выйдет, – сказала Сорока. – Лечение уже закончено. Мальчишку смотрели и доктора, и жрецы. Все сказали, что он здоров.

– Они все ошиблись. Никто из них не знает, как действует яд. Знает только одна ведьма, там, внизу. И я знаю.

Сорока помедлила; кивнула на лавку возле стола.

– Садись. Хочешь вина?

– Нет, – сказал я, – не хочу. Какое вино, меня в любой момент повяжут. Слушай внимательно. Парня лечили разбавленной слюной древней рептилии. Я видел эту рептилию, как тебя. Она чудом дожила до наших дней, её порода вымерла… Я пробовал биться с ней. Когда она плюнула в меня ядом – я едва уцелел… Одна капля попала мне на одежду… Я вдохнул только запах – и потерял рассудок на несколько часов. Я чудом не погиб. Успел отлететь насколько смог, потом упал… Я не помнил, как двигать руками и ногами… Я забыл собственное имя. Я не мог пошевелить даже пальцем. Ничего более страшного со мной не происходило никогда… А я бывал во многих делах, можешь поверить…

– Верю, – раздражённо перебила Сорока. – Говори быстрее. Что ты предлагаешь?

– Не мешай Марье, – сказал я. – Она должна увидеть Финиста и поговорить с ним наедине. Есть шанс, что он вспомнит.

Сорока задумалась.

– Мальчишка всё время спит, – неуверенно произнесла она. – Он слабый, после болезни. Он еле выстоял свадьбу. Держался на маковой настойке.

– Значит, Марья должна войти к нему в спальню. С разрешения жены.

– Ага, – сказала Сорока. – Это ты дал девчонке золотую нитку!

– Да, – сказал я. – Теперь пусть всё идёт само собой. Если дочка Неясыта продаст за золото своего мужа – это будет измена, и повод для развода.

– Да, – сказала Сорока. – Я понимаю.

– Ты ничем не рискуешь. Просто позволь Марье делать то, что она задумала.

В княжьем доме – огромном, в три этажа, в дюжину галерей и две дюжины комнат – понемногу поднималась утренняя суета. Просыпались слуги. Один доливал масло в светильники, другой заботился о потухших за ночь курильницах, третий зажигал огонь в котлах купальни, подготавливая горячую воду для утреннего омовения княжьих особ, четвёртый и пятый увлажняли полы в комнатах и коридорах, смачивая доски мокрыми тряпками: слишком сухой воздух считался здесь вредным для дыхания. Шестой и седьмой будили дворцового жреца и шли вместе с ним в домашнюю княжью часовню, ибо кроме Главного Храма, в городе имелись и другие святилища, менее роскошные, но полноценные, устроенные в домах семей Внутреннего Круга; в княжьем доме имелся свой небольшой храм, отдельный и самодостаточный.

Просыпался чистильщик княжьей обуви, и смотритель за княжьим арсеналом, и княжий брадобрей; просыпались прачки и водоносы; просыпались подметальщики дворов.

Все эти слуги, как я помнил, носили особые туфли из мягкой кожи и обязаны были перемещаться совершенно бесшумно – но я их слышал; кожей ощущал, как начинает гудеть и вибрировать дом хозяина Вертограда.

Вот-вот должны были проснуться и войти в кухню повара и мойщики котлов.

Сорока не присела – осталась стоять в углу, у очага, смотрела бесстрастно, но руки выдавали волнение: она с хрустом ломала пальцы.

– Нас не должны видеть, – сказал я. – Просто запомни: я тебе не враг. Я помогу тебе – ты поможешь мне. Если всё получится – Неясыт уйдёт. Его дочку выгоним, а его самого оставим без должности.

Сорока придвинула к себе кувшин, налила в чашку, выпила залпом.

– Теперь, – сказал я, – мне нужно поговорить с девчонкой. Прости, мать.

– Не называй меня так, – нервно сказала Сорока.

– Почему? Ты могла быть моей тёщей.

– Из тебя вышел бы хороший зять. Но ты стал бандитом.

– Я не хотел. Так получилось.

Открыв дверь в дальнем углу, я вошёл в комнату грязной прислуги: здесь на узких постелях вдоль стен спали шесть молодых женщин, кухарок и уборщиц; седьмая, Марья, лежала на полу, завернувшись в шубу. Ей пока не нашли своего закута.