– Половые органы, – равнодушно пояснила Бобби.

Графф, слегка покраснев, кивнул:

– Говорят, Зададим Жару в бешенстве. Сказал, что возьмет всех своих людей, найдет ублюдков, которые это сотворили, и отплатит им той же монетой.

– Могу поспорить, что десолтаи именно этого и добиваются, – заметила Винтер. – Будем надеяться, полковник или капитан Д’Ивуар проявят больше здравомыслия.

– Полковник уж верно проявит, – отозвался Графф. – Хладнокровный дьявол. Глянул на этих бедолаг и не произнес ни слова. Это капитан приказал, чтобы их сняли и обиходили, как подобает.

Подбежал Фолсом, вытянулся по струнке и козырнул Винтер. Как обычно, она сдержала порыв оглянуться, не стоит ли сзади офицер.

– Приказ капитана Д’Ивуара! – доложил здоровяк. – Свернуть лагерь и готовиться выступать.

Солдаты, исподтишка подслушивавшие разговор, дружно застонали. Новобранцы довольно быстро заразились от ветеранов некоторой долей цинизма и втайне лелеяли надежду, что изуверское убийство полудюжины человек окажется веским поводом отменить сегодняшний переход. Разочарованную брань перекрыл окрик Винтер:

– Все слышали? Шевелись!

Когда недовольные солдаты рассыпались по расположению. Винтер, понизив голос, обратилась к Фолсому:

– Проводишь Феор?

Рослый капрал кивнул. Винтер подкупила одного из возчиков, чтобы хандарайке позволили ехать в обозе, среди бочек с водой, и Фолсом каждое утро отводил ее туда, закутанную с ног до головы в запасную шинель. Выход был не из лучших, но, поскольку капитан распорядился не обременять колонну ни лишним грузом, ни обслугой, ничего другого Винтер придумать не удалось.

Сама Феор оставалась безучастной. С того самого дня, как сгорел Нижний город, она словно пребывала в полусне. Она шла, когда ее вели, ела и пила, когда перед ней ставили еду и питье, но, едва ее оставляли в покое, тут же сворачивалась клубком и так, не шевелясь, лежала часами. Как будто внутри нее после встречи с Матерью что- то сломалось, и Винтер, как ни билась, не могла до нее достучаться.

Фолсом вновь козырнул и двинулся в палатку Винтер, чтобы забрать оттуда Феор. Графф проводил его полными тревоги глазами и оглянулся на Винтер.

– Думаете, мы их поймаем? – спросил он.

Винтер моргнула, сбитая с толку:

– Кого?

– Десолтаев. – Графф понизил голос до шепота: – Просто некоторые ветераны говорят, будто их невозможно поймать, особенно в пустыне. Они знают здесь каждый камень и каждый потаенный родник, к тому же умеют колдовать. И с ними Стальной Призрак.

– Дай-ка угадаю, – проговорила Винтер. – Ты услышал это от Дэвиса?

Такого рода преувеличения были вполне в духе толстяка-сержанта.

– Нет, сэр, от какого-то солдата из четвертого батальона. И вроде бы капитан Ростон думает то же самое.

– От полковника им не уйти, – вмешалась Бобби. – Если кто и сможет поймать десолтаев, так это он.

На лице Граффа отразилось смятение.

– А если и он не сможет?

Винтер хлопнула его по плечу:

– Значит, наш поход затянется, только и всего.

Оскопленные разведчики стали первым свидетельством изуверской жестокости десолтаев. Первым – но далеко не последним.

Каждый день кавалеристы во главе с Зададим Жару выезжали прочесывать местность впереди колонны, и копыта выносливых лошадей хандарайской породы терпеливо месили песок и камни. Каждый вечер всадники возвращались в лагерь несолоно хлебавши и с потерями в личном составе. И каждое утро возле самого лагеря находили трупы пропавших кавалеристов, истерзанные пытками, которые уготовили для них изобретательные кочевники.

На четвертый день Зададим Жару дошел до того, что наорал на полковника, когда тот в очередной раз отклонил требование командира кавалеристов выдвинуться в полном составе, чтобы поймать «трусливых мерзавцев». Полковник Вальних хладнокровно выдержал эту филиппику на виду у доброй половины первого батальона, а затем объявил капитану, что он и его подчиненные освобождаются от разведывательных обязанностей и отныне должны будут ехать в середине колонны, защищая грузы.

Разведку возложили на пехотинцев, которым капитан Д’Ивуар предписал прочесывать местность не менее чем полуротами, чтобы предотвратить новые исчезновения. Это означало, что невезучей части, назначенной в дозор, надлежит встать задолго до рассвета и начать движение, создавая буферную зону между основной колонной и кочевниками, которые незримо затаились среди окружающих скал. Седьмой роте эта участь выпала на шестой день, и Винтер каждую минуту ждала, что вот-вот из ниоткуда возникнет орда конных десолтаев и перебьет их всех до единого. Нетрудно было, особенно в предрассветной тьме, наводнить каждую расселину, каждую тень десятками вражеских дозорных.

Действительность оказалась даже хуже ее воображаемых страхов, хотя то, чего опасалась Винтер, произошло не с ними. Одна из рот второго батальона, пройдя около мили перед плетущейся по маршруту колонной, заметила кучку десолтаев, которые поили коней из крохотного скального родника. Пылая местью, ворданайские солдаты ринулись на них – и тут из-за ближайших валунов высыпали вооруженные до зубов кочевники. Из сорока солдат уйти сумели только девять, а крики тех, кому не посчастливилось погибнуть на месте, доносились до лагеря почти всю ночь.

На следующий день капитан Д’Ивуар приказал, чтобы дозорные ни при каких обстоятельствах не вступали в бой с кочевниками, но отступали, избегая всякого соприкосновения с противником, покуда не подойдут основные силы. Этот приказ уберег пехотные дозоры от засад, зато обеспечил отменное развлечение десолтаям, которые по двое-трое выезжали верхом на видное место, делали несколько выстрелов и с интересом наблюдали, как вся колонна тяжеловесно замирает, а головной батальон развертывается к бою. Скорость продвижения резко снизилась, а это означало, что солдаты в середине и хвосте колонны вынуждены почти весь день праздно стоять под палящим солнцем. Апрель между тем закончился, наступил май, и жара с каждым днем становилась все ощутимей. Близилась адская топка раскаленного хандарайского лета.

Десять дней спустя после ухода из Нанисеха полк стал лагерем у подветренной стороны массивного скального отрога. Винтер заметила, что чем дальше продвигаются они на запад, тем ощутимей меняется пустыня. Скалы становились крупнее, но и расстояние между ними увеличивалось, каменистая почва под ногами была суше, и в ней прибавилось песка. Появились дюны, прилегавшие к пустынным скалам, точно исполинские серые сугробы, и, когда поднялся ветер, солдатам пришлось обвязать платками лица, чтобы рты не забило пригоршнями песка.

В седьмой роте, как и во всем полку, давно обходились без палаток. Забить колышки в землю было почти невозможно – то сплошные камни, то сыпучий песок, да и натягивать брезент людям, изнуренным ежедневными переходами, стало не под силу. Винтер несколько дней не меняла одежды, нижняя рубаха у нее покоробилась от засохшего пота и швами царапала кожу. В довершение худшего почти все солдаты обросли по меньшей мере недельной щетиной, поскольку скудный запас воды не был рассчитан на такую низменную потребность, как бритье, и Винтер начинала опасаться, что кто-нибудь обратит внимание на ее неуместно гладкое лицо. Бобби, по крайней мере, молода и еще может сойти за безбородого юнца.