Трудно сказать, как произошла эта политическая метаморфоза и какие психологические факторы способствовали ей. Он прошел путь от крайне левых к крайне правым взглядам и никогда никому не говорил о причинах этого. Возможно, он хотел самоутвердиться, дистанцируясь от великого государственного деятеля – своего отца и от своего умудренного старшего брата, царившего в столице страны. Может быть, причина лежала в его разочаровании в президенте Рузвельте и его «новом курсе», когда в 1935 году президент заявил, что «следует приостановить осуществление программ по выдаче пособий, осуществлению общественных работ, снижению безработицы и других социальных программ».

Именно в это время Лафоллет стал получать письма из Гамбурга от юриста, который был его лучшим другом и однокашником в университете Висконсина. Это был Герри Мецгер. Их дружба возродилась в конце осени 1937 года, когда Мецгер прислал поздравление в связи с его переизбранием на должность губернатора и пригласил «дорогого Фила» посетить новую Германию. И прежде марши фашистов на киноэкране производили на Лафоллета какое-то необычное впечатление. Еще больше поразило его то, что он увидел в Третьем рейхе, и то, что рассказал ему Мецгер, «объясняя истинные цели гитлеровского «нового порядка».

Возвратившись домой из поездки по Италии и Германии в апреле 1938 года, он поразил всех друзей кардинальными переменами в его политических взглядах. Вскоре после своего возвращения он проводил митинг прогрессистов в Мадисоне, и все были поражены сходством этого мероприятия с массовыми манифестациями нацистов. Один из репортеров писал, что «он, как Гитлер, стоял в одиночестве на большой трибуне. Рост Фила ниже среднего, и, чтобы казаться выше, он требовал от репортеров фотографировать его снизу, в таком ракурсе, чтобы его рост казался выше. Никому не разрешалось стоять ближе к нему, чем на расстоянии в полтора метра. Здесь, на этой трибуне, он был отчужден от всех и возвышался над всеми. На заднем плане было натянуто полотнище белого флага с белым крестом в красном круге, напоминавшее нацистское знамя со свастикой. Его приветственно поднятая рука сразу вызывала в памяти фашистское приветствие».

Макс Лернер, политолог и близкий друг семьи Лафоллет, присутствовал на митинге и сказал, что зрелище вызвало у него «не только тревогу, но и отвращение». Когда 12 мая он услышал, что Ф.Д.Р. выдвигает идею включения братьев Лафоллет в свое правительство (Боба на должность госсекретаря, а Фила – министра сельского хозяйства или министра юстиции), Лернер отправился к Рузвельту, чтобы предупредить его о том, что «Фил Лафоллет… по-видимому, вернулся [из европейского турне], подцепив нацистскую заразу».

Срок его пребывания в должности истекал 1 января, и он планировал совершить вторую поездку в Германию, на сей раз в качестве частного лица. Судя по всему, он питал грандиозную идею создания нового молодежного движения в США по образцу гитлерюгенда. Прибыв в Рим 2 февраля и встретившись там с Мецгером, он попросил своего друга организовать ему в Берлине встречу с Бальдуром фон Ширахом, вождем гитлерюгенда. Протокол требовал, чтобы эта встреча была назначена по каналам министерства иностранных дел, но мидовские чиновники не проявили особого энтузиазма, узнав об этой идее. Они знали только об ультрарадикальных взглядах губернатора в прошлом и не имели представления о кардинальных переменах, произошедших с ним. В конце концов, по настоянию абвера встреча была организована. Предупрежденный министром иностранных дел Ширах держался отчужденно, и результаты визита разочаровали Лафоллета. Но Мецгер нашел способ компенсировать неудачное знакомство.

К тому времени и Мецгер претерпел метаморфозу. Он официально стал сотрудником абвера с кодовым номером Ф-3059, занимающимся сбором разведывательной информации через своих знакомых и клиентов в США. Таким образом, возрождение старой дружбы и ознакомление высокого гостя со славной действительностью нацизма не имело отношения ни к ностальгическим воспоминаниям, ни к гордости за свою страну. Ему поручили привлечь Лафоллета к работе на абвер. Видные политики всегда были лакомым кусочком для германских секретных служб. Ведущих европейских политиков соблазняли, подкупали, шантажировали, чтобы заставить их работать на фашизм. Мецгер сразу сообразил, что отличится и укрепит свое положение в абвере, если сможет не только добиться дружеского отношения Лафоллета к новой Германии, но и завербовать его. Когда Лафоллет вернулся домой после знакомства с руководством нацистской разведки, он уже был H-mann, или Hintermann (дублирующий источник), со своим собственным кодовым номером в картотеках абвера A-3059-Лаф, хотя сам он мог и не знать об этом.

Затем, согласно Мецгеру, возникли осложнения. Трансатлантическая переписка была затруднена, поскольку вся почта проходила британскую военную цензуру на Бермудских островах. Чтобы обойти контроль, Мецгер наладил переписку через своего друга, живущего в Италии. Позднее он организовал более быстрый способ связи с Лафоллетом по телефону из Италии, куда ездил каждые десять дней.

В формулярах Мецгера указано, что первый телефонный разговор военного времени состоялся из Рима 21 сентября 1939 года в 18.15 по среднеевропейскому времени. Лафоллет выехал в Вашингтон для участия в сенатских дебатах по поводу поправки к Закону о нейтралитете. Рузвельт просил законодателей созвать специальную сессию для отмены эмбарго на поставку американского вооружения воюющим странам, поскольку, как он заявил, «эмбарго наносит вред Великобритании и Франции, но помогает Германии».

Мецгер отметил в своем докладе, что телефонный разговор 21 сентября был полностью посвящен данной теме. Лафоллет выступал «против поставок вооружения и тем самым против плана Рузвельта» и сказал немцу, что решение не будет принято по меньшей мере в течение двух недель. В то же время он уверил, что «нет причин для беспокойства». Когда через десять дней они вновь беседовали, то, по словам Мецгера, его собеседник уже не был столь уверен. Он сказал Мецгеру, что дела идут плохо – конгресс готов пойти навстречу требованию Рузвельта и отменить эмбарго. Это событие следует ожидать через две недели.

Неудача в борьбе против поправки к закону расстроила Лафоллета так же сильно, как и немцев. Он посвятил себя борьбе за нейтралитет Соединенных Штатов, что совпадало как с его собственными чувствами, так и с интересами Германии. Лафоллеты традиционно были пацифистами. Хотя в 1916 году его отец одобрил интервенцию в Мексику, он активно боролся против решения Вильсона о вступлении в войну в 1917 году[165]. Ныне его младший сын шел по стопам отца.

Когда летом 1940 года был создан Первый комитет, Лафоллет стал одним из первых видных американцев, вошедших в него, и был одним из самых энергичных и красноречивых его членов. Все активнее и активнее он проповедовал идею невмешательства. В начале 1941 года он стал одним из лидеров изоляционизма. В списке видных деятелей антивоенного движения он стоял выше сенатора Уилера и сенатора Уэйланда Врукса от Иллинойса.

В течение нескольких месяцев Лафоллет завершил свою политическую метаморфозу, уподобившись отцу Чарльзу Кофлину, крещеному еврею, основавшему Христианский фронт. Он стал одним из лидеров движения за преобразование Первого комитета в политическую партию.