Княжич не ответил ничего, лишь одарил Кольцо довольно странным взглядом, в котором было если не презрение, то явное превосходство, словно есаул хотел сказать:

– Мне давно уже бояться нечего, за вас, беспечных дуралеев, тревожусь.

Умом Иван, конечно, понимал, что опасения пока безосновательны, однако полная лишений и невзгод казачья жизнь приучила его больше полагаться на предчувствие, а сердце Ванькино чуяло беду, беду большую, непоправимую.

Кольцо аж покраснел от смущения, насмешки строить и впрямь было некстати. Кого-кого, а уж его-то Иваново чутье не раз спасало.

– Думаешь, ордынцы нападут на нас? – шепнул он Княжичу.

– Не знаю.

– Ну не поворачивать же нам назад с полдороги.

– Сие тебе решать. Одно могу сказать – не по душе мне это все, – так же тихо, чтоб не слышали другие казаки, ответил есаул.

– Эй, вы, угомонитесь, – прикрикнул атаман на снова расшумевшихся станичников. – Митяй, бросай свой бубен, бери с пяток бойцов да поезжай вперед, а то, не дай господь, нарвемся на засаду. Татарва – народец ненадежный, надо ухо востро держать.

– Не будет никакой засады, – задумчиво промолвил Ванька, глядя вслед ушедшему с дозором Разгуляю. – Погоди, мурза еще с распростертыми объятиями выйдет нас встречать.

– И как же быть? – растерянно спросил побратим.

Иван печально улыбнулся, припомнив, что сей вопрос совсем недавно задавал ему Ермак.

– Да очень просто. Станут угощать вином, так не напиваться до соплей зеленых, и быть всем вместе, держаться друг за друга, как малое дитя за материн подол.

26

Княжич не ошибся. Ближе к вечеру, когда багровый диск холодного сибирского солнца наполовину скрылся за вершинами елей, казаки увидели ордынцев. Их было мало, не более десятка. Поравнявшись с Митькиным дозором, татары поприветствовали станичников поклонами и все вместе направились к атаману. Еще издали Иван узнал разодетого в парчу да шелк Карачу. Заметив, что его люди вовсе безоружны, есаул подумал: «Хитрит мурза, напоказ миролюбие свое выставляет. Отродясь такого не бывало, чтоб татарин да без сабли был. Они ж, как мы, казаки, скорей с портками, чем с клинком расстанутся».

Мурза тем временем подъехал к атаману. Изобразив на своем старческом, морщинистом лице счастливую улыбку, он положил ему ладонь на плечо и шутливо посетовал:

– А я уже совсем отчаялся. Думал, позабыл меня большой Иван, отдал старика на растерзание хану.

Княжича мурза как будто не заметил, но все же есаул почуял украдкой брошенный колючий взгляд ордынца.

– Не те мы люди, чтоб друзей в беде бросать, – снисходительно изрек Евлашка, подавая руку Караче. Тот ответил на рукопожатие стрельца, но как-то без особой радости. Татарин злился на своего сообщника за то, что он не смог исполнить его просьбу полностью и привел с собою белого шайтана.

«Как бы атамана младший брат все дело не испортил, – подумал в свою очередь мурза, тайком разглядывая Ваньку. – Все урусы веселы, беспечны, предстоящему гулянью радуются, а этот волк заговоренный с опаской держится. Прошлый раз был разодет, словно князь, нынче же в простой овчинный полушубок облачился и весь оружием увешался, будто он не в гости, а лазутчиком во вражий стан пришел. Будет с ним хлопот, без Надии, пожалуй, никак не обойтись», – от этой мысли Карача аж задрожал от злости, отдавать красавицу неверному очень не хотелось. Хорошо еще старик не знал, что причиной неудачи его замысла станет именно любимая наложница, нето бы нехристя, наверное, удар хватил.

– Да не трясись ты, теперь уж все твои печали позади. Лучше посмотри, каких орлов я за собой привел. С такой защитою не только хан, сам черт не страшен, – ободряюще сказал Кольцо, решив, что Карача дрожит от страха пред Кучумом.

Коря себя за то, что не сумел сдержать свой гнев, мурза отвесил поясной поклон, вновь украсил лик улыбкой и принялся усердно льстить станичникам:

– Добро пожаловать, гости дорогие. Не обессудьте, коли что не так, мы обычаи ваши плохо знаем.

«Да неужели, а где ж ты, сволочь, так бойко лопотать по-нашему обучился, не за Камнем ли, когда в набеги на земли русские ходил», – усомнился Княжич, но говорить покуда ничего не стал, еще успеется.

27

Карача расположил свою стоянку на высоком берегу Иртыша. Судя по всему, ордынцы обосновались здесь совсем недавно, деревянных строений почти не было, зато хозяйская обитель поразила всех, даже Ваньку.

– Вот это юрта, побольше будет, чем шатер у короля Батория. Покойничек Рябой, кабы увидал такую, от зависти бы задохнулся, – сказал он побратиму, невольно вспомнив былого недруга.

– А ты что, у короля шляхетского в гостях бывал? – шаловливо подмигнул ему Кольцо и добавил, кивая на не менее чем десяток малых юрт, что окружали войлочный дворец Карачи, как курицу птенцы. – Жилище у мурзы, конечно, знатное, но ты лучше вон туда взгляни.

Княжич оглянулся и лишь теперь приметил возле каждой юрты миловидных, молодых бабенок. В отличие от побратима, красавицы пробудили в его сердце не любовный трепет, а еще большую тревогу. «Странно, ордынцы своих женщин в великой строгости содержат, и вдруг на тебе, напоказ нам выставили, что-то здесь нечисто. Наверняка мурза решил братов споить да к этим девкам на ночлег спровадить, там их голыми руками можно будет взять».

Есаул уже разгадал коварный замысел старого татарина, однако легче от этого не стало. Наоборот, чувство полной безысходности, под стать тому, что испытал он, стоя перед строем крылатых, польских рыцарей, охватило Ваньку.

«Истосковались казачки по бабам, теперь-то их уже ничем не остановишь. Брат, и тот, вон, слюни распустил, как молодой кобель», – с горечью подумал Княжич.

Станичники его, конечно, очень уважают, но попроси он атамана дать приказ вина не пить и девок не любить, все решат, что есаул просто-напросто умом рехнулся.

«Может, рубануть мурзу-паскуду да бежать отсюда поскорей, – вознамерился было Иван и даже положил ладонь на рукоять булата, но тут же передумал, вспомнив речи Ермака. – Ну а если Карача взаправду хочет наше подданство принять, и мы его отвергнем, как тогда? Тогда уж непременно все подумают, что я взбесился, – печально усмехнулся есаул. – Ладно, обожду, пусть мурза хоть чемнибудь себя проявит. Прикончить гада всегда успеется».

Ванька все же не был до конца уверен, что татарин заманил их в западню, а потому заколебался. Всю оставшуюся жизнь он будет укорять себя за проявленную в этот день нерешительность. Человеку русскому о не содеянном переживать, никак не меньше свойственно, чем о содеянном, уж такова особенность его мечтательной души.

А Карача зря время не терял. Подавая казакам пример, он спешился и приказал своим ордынцам:

– Коней примите.

Иван насторожился пуще прежнего:

– Ежели уведут татары наших лошадей, тогда уже никак не вырвемся.