Она бежала. Мелькали назад трубчатые лампы под сеткой. Скачками понеслась по железной лесенке.

Она бежала. На железных мостках туфли загремели – как будто кто-то бил в пустую кастрюлю.

Она бежала. Коридоры. Повороты. Коридоры.

Опять мостки. Людочка вспомнила, как такие гремят. Осадила.

Не бежала. Шла медленно и тихо. Ступая с пятки. Мозг, натасканный во время репетиций, отсчитывал минуты, оставшиеся до финальной коды. Должна успеть. Времени не займет. Он сказал, что просто передаст ей там сверток. «Сверток?» Рулон. Длинный. Но легкий. В балетную сумку поместится. «Только осторожно!» – предупредил. После прогона «Сапфиров» она вынесет. Никто не обращает внимание на своих. Никто на проходной не проверит, что там в сумке. Особенно на выходе. Отдаст ему снаружи. Вот и все. Рука Людочки непроизвольно метнулась ко лбу – привычным суеверным жестом: хотелось перекреститься, как перед выходом на сцену.

И тогда она увидела его.

Свертка в руках у него не было. Рулона не было тоже. В руках у него была отвертка. И держал он ее, как держат нож.

Ему не нужно было «одолжение», пронеслось в голове у Людочки. Нет никакого свертка. Он заманил ее сюда, чтобы убить.

Когда в зайца, ежа – или мышку-норушку – ударяет свет фар, зверек впадает в ступор. Уши прижаты, глаза стеклянные. Вот почему на дорогах столько раздавленных тушек.

У Людочки разом отшибло все мысли. Кроме одной: а после театра – забрать сына из садика.

Если он ее здесь сейчас убьет – кто после прогона заберет из садика ребенка?

Когда на мышку-норушку с детенышами нападает кошка, тоже включается инстинкт. Инстинкт матери против инстинкта хищника. Опасней матери зверя нет.

Инстинкты захватили тело Людочки. Информация с органов слуха и зрения пошла таким быстрым потоком, что сознание увидело ее только в виде упавшего красного занавеса. А инстинкты уже выдали приказ.

Людочка бросилась вперед…

Далеко вверху Петрович утопил на пульте большую красную кнопку.

…В броске тело Людочки собралось в горбато-пружинную позу.

Не так далеко вверху, но тоже с большой высоты плавно понесся вниз гигантский металлический пресс.

…Пружина развернулась – руки выставлены вперед.

Петр и Геннадий успели увидеть друг друга на расстоянии удара отверткой. Петр успел заметить длинный острый блик: в двух-трех секундах от собственной печени. И даже успел подумать: пиздец.

…В эти секунды Людочка всей силой инерции врезалась в Геннадия – руки ударили, как поршень.

Геннадия смело. Он согнулся в животе, попятился спиной, запнулся, ахнул за перила. Клякнула о металл упавшая отвертка. И в тот же миг, стремительно и бесшумно преодолев последний метр, сомкнулся с платформой многотонный пресс, на славу отлитый в цехах машиностроительного Государственного космического научно-производственного центра имени Михаила Васильевича Хруничева. Он смял Геннадия, не замедлив свое плавное движение и на миллисекунду.

А высоко-высоко вверху – на сцене – гигантская металлическая конструкция совершила полный оборот – Белова оказалась вверх ногами, и капли пота, выскользнув из выреза ее лифа, сорвались вниз.

Петрович убрал от зубов микрофон, восхищенно сказал – экрану, себе, своей команде:

– Ну, мать, пиздец крутота какая.

После чего рабочие сцены стали хлопать друг друга в подставленные ладони, стукаться торцами сжатых кулаков. Пока что все шло хорошо. Пронесло? Петрович исподтишка покосился: никто не видит? – все ребята лупились на сцену. Хотя в прогоне танцевала Белова, никакой жопы на минус седьмом в этот раз не случилось. Техника работала идеально. Петрович тихонько перекрестился, не поднимая руку, на уровне брюха.

8

Уже не таясь, Петр выбежал в основной коридор. Он был пуст. На площадку к лифтам. Пуста.

Ударил ладонью по кнопкам. Один оранжевый глаз горел – лифт уносил ее. Безнадежно уносил.

Ее, да. В этом Петр был уверен. Он успел заметить жирно обведенные глаза с твердыми мохнатыми ресницами, малиновые губы, гладко причесанную голову. «Женщина в кафе», – колотилась догадка. Неизвестный персонаж головоломки. С ней встретилась Ирина, потом вернулась в театр – и там была убита. Сердце колотилось о ребра.

– Давай, давай, давай, – торопил он лифт.

Тот, точно издеваясь, медленно раздвинул двери. Петр колотил по кнопке. Но дело не ускорилось. Двери сомкнулись. Лифт пошел вверх.

Людочка уже летела по коридору плюсового этажа. Дыхание вырывалось со свистом – от страха, который ее догнал только сейчас.

Внутренние часы не подвели.

– Кордебалет просят пройти на сцену, – еще говорило радио голосом режиссера, ведущего спектакль, когда Людочка осадила скок. В кулисах клубилась черно-розовая толпа. Вера Марковна поглядывала драконшей: на кого бы пыхнуть пламенем. Стараясь не привлекать ее внимания, Людочка пристроилась шагом в массу, что, будто под давлением, просачивалась на сцену через маленькое отверстие: из него выстреливала одна девочка за другой, как бы попадая точно в свою ячейку в музыке. Подошла ее очередь. Вера Марковна впилась взглядом, от которого Людочку пробрал холод по позвонкам:

– А ты Эванса не видела?

– Нет.

– Он что, пошел посрать и провалился? – с тревогой пробормотала себе под нос Вера Марковна. На сцене прогон – а хореографа нет.

Людочка, чувствуя в горле колотящееся сердце, раздвинула губы в улыбке, взметнула округленные руки и на ватных ногах вылетела на ярко освещенную сцену.

Это и увидел Петр, наконец, добежав.

Тридцать две девочки. С жирными ресницами, с гладко причесанными головами, в трико. Совершенно одинаковые на вид, они вылетали на сцену для финального ансамбля одна за одной, точно копии, отпечатанные на 3D-принтере.

– Твою мать, – сказал Петр, тяжело дыша, и вытер испарину.

Узнать ее было так же невозможно, как карту в колоде.

– Ты чего стоишь? – налетела на него какая-то старуха. Она была похожа на курицу-мать: подбородок трясется, грудь выкачена, крылья растопырены, сейчас выклюет врагу глаз. – А ну иди отсюда.

Петр потоптался – сделал вид, что уходит из черных полотняных карманов, чтобы вернуться, дождаться, когда кордебалет снова вернется в кулисы: попытаться еще раз. Она-то его узнает точно! А он сможет заметить проблеск паники на укатанном гримом лице. Но ведьма увязалась следом, тряся юбками. Изо рта у нее фонтанировало дерьмо: старуха владела искусством крыть без мата, но так, что получалось грязнее, чем мат. Шум Петру был ни к чему.

– Иди-иди отсюда, жопа, – на прощание пригрозила Вера Марковна. – А то охрану позову.

Петр вышел к лифтам.

Телефон, покинув в его кармане толстые стены и тесные коридоры подземелья и кулис, наконец поймал сеть. Тут же забился в падучей, завибрировал. Сыпались сообщения. Петр посмотрел. Отправитель: Ваня, Ваня, Ваня… Сообщения все падали. Улов из фейсбука. Петр стал открывать картинки одну за другой. Он узнал серые домики Гореловки, уже изученной по Google Erath. И даже аиста в большом гнезде. Люди были ему незнакомы. Петр прислонился к стене, стал листать, разглядывать фотографии. Домики, горы, веточки цветов, все, на что обычно падки туристы. Неизвестные люди. Улыбающиеся хари. Опять цветы. Опять неизвестные хари. Опять горы. Серенькие русские дома. Палец Петра замер над кнопкой.