«Мы шли по Холмстэд-стрит, одной из главных улиц негритянского района [Чикаго], и поражались нищете, запущенности, какой-то мрачной безысходности, которая давила на эти бедные кварталы. Рай остался за нашей спиной у подножия небоскребов. Чувство обреченности и тоски не отпускало нас до самого кинотеатра „Кэпитол“, где в этот день собрался митинг» (Правда. 1969. 20 октября).

29.36 Игрушки идеологов монополий… —

То есть пролетариат или, шире, все здравомыслящие граждане капиталистических стран. Критика американского общества русской интеллигенцией началась еще в дореволюционную эпоху. Горький, например, был недоволен положением человека в Америке:

«Это – город, это – Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные „скребницы неба“. Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей… Издали город кажется огромной челюстью, с неровными, черными зубами. Он дышит в небо тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением. Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа, – в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает и переваривает их. Улица – скользкое, алчное горло, по нему куда-то вглубь плывут темные куски пищи города – живые люди. Везде – над головой, под ногами и рядом с тобой – живет, грохочет, торжествуя свои победы, железо. Вызванное к жизни силой Золота, одушевленное им, оно окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и мозг, пожирает мускулы и нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья своей цепи. Люди, маленькие, черные, суетливо бегут мимо монументов, и никто не бросит взгляда на лицо героя. Ихтиозавры капитала стерли из памяти людей значение творцов свободы» («В Америке», 1906).

Словосочетание «идеологи монополий» – из инструментария их идейных противников, например: «Пропагандируя лживую теорийку об „активном влиянии“ рабочего класса на экономическую жизнь буржуазного общества, идеологи монополий ссылаются на некоторые мероприятия, осуществляемые буржуазным государством с участием рабочих представителей» (Баглай М. В. Антирабочая сущность буржуазной «хозяйственной демократии» //Советское государство и право. 1964. № 1).

А вот типичные заголовки и формулы советской прессы: «Политика монополий ведет к росту безработицы» (Правда. 1969. 2 февраля), «Отражая натиск монополий» (Правда. 1969. 1 сентября), «Против диктата монополий» (Правда. 1969. 5 сентября), «Монополии шантажируют» (Правда. 1969. 3 ноября); «Они [коммунисты США] активно поддерживают борьбу рабочего класса и профсоюзов, негритянского народа, молодежи за свои жизненные интересы, против гнета и засилия монополий» (Правда. 1969. 1 сентября).

29.37 C. 70. …марионетки пушечных королей… —

То есть безропотные исполнители воли владельцев крупных военно-промышленных комплексов Запада. Веничка называет «марионетками пушечных королей» тех же, кого он назвал чуть выше «игрушками идеологов монополий», то есть рядовых граждан капиталистических стран, и демонстрирует при этом неприятие сформировавшегося в 1950–1960-е гг. нового значения газетного клише «марионетка». Дело в том, что к концу 1960-х гг. рабочий класс западных стран уже не принято было обзывать «марионетками», и этот «кукольный» термин стал использоваться только для критики проамериканских режимов в странах третьего мира. Например, на конец 1960-х гг. приходится активная критика советской пропагандой «марионеточного», то есть управляемого США, режима в Южной Корее; вот, к примеру, название заметки о поддержке Японией антинародного режима Пак Чжон Хи – «Поддерживают марионетку» (Правда. 1969. 2 сентября), а вот и другие заголовки идентичных по содержанию заметок: «Фарс марионеток» (Известия. 1967. 5 мая), «Милитаристский угар сеульских марионеток» (Правда. 1969. 12 ноября).

Что касается «пушечных королей», то так в советской науке и прессе называли хозяев крупнейших западных компаний, производивших оружие и военную технику, например семейство Крупов.

Вот типичный случай употребления этого термина:

«Если во всех войнах XVII в. было уничтожено 3300 тыс. человек, в XVIII в. – 5372 тыс. человек, в XIX в. – 16 млн, то в XX в. только за две войны, развязанные германскими империалистами и империалистами других стран, человечество заплатило 60 млн жизней. За это в первую очередь несут ответственность фашистские государства, подлинные хозяева внешней и внутренней политики империалистических стран – руководители монополий, пушечные короли и банкиры» (Волков Ф. За кулисами Второй мировой войны. М., 1985).

29.38 …откуда у них такой аппетит? Жрут по пять раз на день, и очень плотно, и все с тем же бесконечным достоинством – а разве вообще может быть аппетит у хорошего человека, а тем более в Штатах!.. —

В советское время пресса и литература изобиловали такими «гастрономическими» заметками:

«Огромные ассигнования на финансирование вьетнамской войны, а также на другие военные цели съедают те средства, которые могли бы и должны были использоваться для решения острых социальных проблем Америки, в том числе проблем нищеты и голода. По официальным данным, от 10 до 20 миллионов американцев постоянно живут в голоде или имеют явно недостаточное питание» (Правда. 1969. 27 июня).

Вообще об аппетите и дневном рационе американцев писали практически все русские литераторы, побывавшие хотя бы однажды в США. Маяковский писал об этом и в прозе:

«Завтрак. Каждый [американец] завтракает в зависимости от недельной зарплаты. Как ест рабочий? Плохо ест рабочий. Многих не видел, но те, кого видел, даже хорошо зарабатывающие, в пятнадцатиминутный перерыв успевают сглодать у станка или перед заводской стеной на улице свой сухой завтрак» («Мое открытие Америки», 1925–1926);

и в стихах:

(«Сволочи», 1922)

Дальше – из Пильняка:

«Дома они [американцы] едят только брекфест, утренний завтрак, лонча (завтракая) около работы и диннерея (обедая) в порядке амюзмента. Работают, конечно, и мужчины, и женщины. Так, утром перед ванной индивидуалист должен телефонировать в соседнюю лавочку, заказывая нужное ему для брекфеста, которое привозится рассыльным. Лончит и диннерит индивидуалист в городе, как положено бытом. И разнообразие столовых и ресторанов – невероятное, две из причин коего – алкогольная и национальная. Разнообразие начинается от дрог-стори, сиречь аптеко-ресторанов, в которых можно лечиться, закусывая, и питаться, излечиваясь. По всем авеню расположены коробки так называемых кафетерий, механических столовых, где вдоль стен, за стеклами, стоят горячие и холодные едова, супы, салаты, мяса, рыбы, раки, закуски, сладости, фрукты, коки-колы, горячее и холодное. Желатель поесть идет вдоль этих стен, видит, что ему предлагается, решает о нужном ему. Каждое отдельное кушанье, которое он видит, стоит в автомате. Желатель, имеющий монеты, опускает монеты (разменные кассы, также автоматические, – тут же), и автомат преподносит ему ту самую порцию, которую он видел» («О'кэй», 1932).