перегружаю себя и иначе не могу. Было бы у меня время – поговорили бы, а теперь скажу лишь, что не причисляю себя к талантливым, кои схватывают все на лету, мне, для работы и решений, нужно самому во все вникнуть.

Много прошло времени после этого разговора, бывшего в декабре 1915 года, но мне теперь припомнился, как характеризующий личность этого скромного, незаурядного работника, добросовестно выполнявшего всю жизнь возлагаемые на него обязанности.

Теперь, в Новочеркасске, мне пришлось несколько раз повидать и беседовать с генералом Алексеевым. В первый же раз он произвел на меня впечатление уставшего и, с виду, очень постаревшего человека. Между тем ему было лишь 61 год, т. е. далеко не преклонного возраста. Чувствовалось, что пребывание на ответственном посту, где он, в сущности, был во главе вооруженных сил страны, в период тяжелой и небывалой еще по размерам войны; принятия государственных решений, перед отречением Государя; дальнейших переживаний революции, – все это наложило свою тяжелую руку на его здоровье и психику. Он болел за все душой, у него было желание действий и работы, а сил уже было мало.

К сожалению, в эмиграции теперь слышатся обвинения этого скромного труженика и работника, что он был во главе группы, желавшей удаления с престола Государя, чему я лично поверить не могу. Конечно, это утверждение идет от лиц хотя и близко стоявших к трону, но ровно ничего не сделавших, а затем в Белом движении активного участия они не приняли, и целью их было лишь личное спасение.

Генерал Алексеев познакомил меня с обстановкой начала формирования Добровольческой армии; жаловался, что приходится быть крайне экономным, т. к. денежных средств до смехотворности мало и приток их не утешителен. Вот говорил он: «Недавно приезжали ко мне делегаты из Москвы, от нашего Московского центра, полностью обещали помощь, даже выражали желание организовать гражданское Управление при формирующейся нашей армии, хотя для этого у нас и территории не было. Я их благодарил, но просил в первую очередь оказать помощь – сбором денег, направлением людей для формирования частей и, если возможно, снаряжения. Расстались мы дружески».

В это время Алексеев, видимо, был еще в полной уверенности, что Московскому центру, который был определенно настроен патриотически, удастся наладить помощь, хотя бы денежными средствами. Но поднять на жертвенность оказалось не по силам, и впоследствии Алексеев жаловался при встречах со мной, что от обещаний и слов далеко не ушли.

* * *

Находясь в столице Донской области, я явился к атаману А.М. Каледину[432] в его приемные часы. В то время в Новочеркасск прибывало немало людей, и атаман принимал всех желающих ему представиться и повидать. На приемах бывало много представляющихся, и атаман, войдя в залу, обходил пришедших. Мне раньше не приходилось встречаться с Калединым, но, конечно, я знал о его блестящих действиях на войне, как решительного, знающего, образованного и деятельного начальника, проделавшего войну от начальника дивизии до командующего армией. Я стал в общей группе и, когда атаман подошел ко мне, назвал свой чин и фамилию. Атаман прислушался к моему имени и просил, по окончании им обхода, зайти к нему в кабинет.

Войдя в кабинет, мне сразу бросилась в глаза его строгая, печальная задумчивость; как будто бы его мысли были где-то далеко. Прося меня сесть, он с минуту молчал, а затем спросил: «Если не ошибаюсь, вы женаты на дочери генерала Клунникова?» На что я ответил утвердительно.

Действительно, мой тесть, Н.И. Клунников, принадлежал к старинной казачьей фамилии, прослужив в лейб-гвардии Атаманском полку, затем служил на Дону, сперва адъютантом у донских атаманов, в том числе у князя Святополк-Мирского, будущего министра внутренних дел, был атаманом Таганрогского округа и был избран еще до войны членом Государственного совета от донских землевладельцев и потому был хорошо известен в здешнем краю. Находясь в Петрограде, он в октябре, незадолго перед выступлением большевиков, успел вывести свою жену и мою семью в Новочеркасск. Он был глубоко уверен, что здесь коммунисты получат отпор и власть их сюда не доберется. Но его больное сердце не выдержало всех событий и переживаний, и вскоре по приезде сюда, 9 декабря 1917 года, он скончался от паралича сердца, и я не застал его в живых.

Получив мой ответ, А.М. Каледин, после небольшой задумчивости, сказал мне: «Я рад, что познакомился с вами, и хочу высказать, что ценил вашего тестя; он был настоящий не только казак, но и стойкий русский. Мне очень жаль, что смерть лишила очень полезного сотрудника».

Поблагодарив за теплые слова, я в свою очередь предложил, если буду нужен, свою помощь и просил информировать меня об обстановке.

Он снова задумался и не торопясь высказал:

– Нетрудно очертить тяжелое положение, в котором мы находимся, всем известно, что мы окружены надвигающимися на нас карательными отрядами, но нужно вникнуть в психологию казаков в переживаемое время. Вот с месяц назад я объезжал все округа области; все меня радушно, не только наружно, но искренно приветствовали, а теперь, когда я призываю к защите края от надвигающейся на нас грозы, мои распоряжения не выполняются. Возвращаются с фронта наши казачьи части, приходят к нам, как будто в порядке со своими офицерами, но тотчас расходятся по своим станицам, не желая принять участие в защите. Вот и разберись в причинах: не то усталость от тяжелых переживаний на войне – хочется домой, не то уверенность, что большевики оставят их спокойно жить в своих хуторах и станицах; непонимание сущности захватившей в России власти, которая захлестнет их так же, как всю страну, и т. д. Между тем нельзя пропустить время: что нам возможно сейчас, то будет трудно, если не невозможно потом, когда сама власть установится, организуется, сформирует вооруженную силу для направления на нас.

Он замолчал.

Не зная, можно ли мне дольше занимать время атамана, я, чтобы прервать наступившее молчание, обратился с вопросом:

– А все же газетные листки, продающиеся на улицах города, описывают и теперь подвиги частей, на подступах к городу отбивающих напор красных банд.

– Так ведь это же горсточки мужественных людей, в большинстве молодежи, чуть ли не детей, – с горечью ответил Каледин, – почти каждый день мне приходится провожать в лучший мир убитых юных партизан. Фронтовые же казаки отсутствуют, хотя старики казаки и стыдят их.

Я встал, чтобы откланяться. На прощанье атаман сказал:

– Сейчас не могу воспользоваться вашим предложением о помощи, но если обстановка изменится, то, безусловно, обращусь и воспользуюсь вашим опытом и знаниями.

Мы распрощались.