указаниями к генералу Данилову, направляясь в штаб, я проезжал с вестовым мимо перевязочного пункта, скрытого в лесу. Ко мне вышла миловидная сестра милосердия и сказала: «Вы ротмистр И., так вот вас увидел раненый вашего эскадрона и слезно просит, чтобы вы к нему подъехали». Слезаю с лошади и иду за сестрой. Она меня подводит к телеге, на которой лежит действительно наш кирасир. Вглядываюсь – да это Сережа, второй еврейчик. Я его сразу и не узнал – так он изменился: осунувшийся, бледный, со всклокоченными вьющимися, прилипшими к вспотевшему лбу волосами. Он оживился при виде меня. Поднимает на меня свои красивые, расширенные, скорбные, умоляющие глаза и тихим голосом, в котором слышатся слезы, говорит мне: «Господин ротмистр, я так страдаю, мне так хочется пить, они мне не дают». Взглядываю вопросительно на сестру. «Нельзя ему дать пить», – качая хорошенькой головкой, отвечает сестра. В это время увидел доктора с засученными рукавами рубашки, у которого руки были все в крови. Он шел, видимо, мыться. Подхожу и спрашиваю: «Куда ранен кирасир?» – «В основном двумя пулями». – «Есть надежда?» Доктор устало покачал головой и выдавил из себя: «Никакой, обреченный, часа два осталось жить». Тогда возвращаюсь к сестре и прошу ее принести мне стакан воды: «На мою ответственность». Скоро сестра возвращается, неся осторожно полный стакан воды. Выплеснув немного воды из стакана, наливаю из походной фляжки в него хорошую порцию рома. Раненый, благодарно взглянув на меня, принялся жадно пить, стуча зубами о край стакана. Я держал стакан, а сестра поддерживала голову бедняги. Выпив содержимое, Сережа удовлетворенно вздохнул и чуть явственно прошептал: «Спасибо вам, господин ротмистр». Он еще больше осунулся, побледнел и устало закрыл глаза. Чуть приподняв его голову одной рукой, другою пригладил ему волосы и, наклонясь, ласково спросил: «Сережа, скажи, что бы ты еще хотел, чтобы я сделал?» Сережа приоткрыл глаза и одними губами прошептал: «Прощайте, господин ротмистр». Под моей рукой голова его стала холодеть, и через пять минут Сережи не стало. Мы с сестрой отвернулись друг от друга, чтобы не показать волнения. Поцеловал я Сережу в лоб и уехал.

Приехав в штаб, встретил кавалерийского офицера, участника конной атаки, который мне рассказал, как им на левом фланге помогла конная батарея. Эта батарея (к сожалению, забыл название) шла галопом наравне с атакующей конницей. Прикрывшись складкой местности, лихо подскочила на прямой выстрел к мосту от Большой Каховки к Малой, охраняемому многими пулеметами и батальоном пехоты, снялась с передков, взяв на картечь, смела и пулеметы, и пехоту, чем способствовала удаче второй за день конной атаки. Вскоре узнал, что корнет Тимченко тяжело ранен и эвакуирован. Это он поехал за меня к генералу Барбовичу. Посланный им в штаб бригады, чтобы узнать, как идут дела на нашем фланге, он въезжает в лесок, слезает с лошади, чтобы идти к генералу Данилову. В это время рвется снаряд и осколок попадает ему в ляжку, произведя отвратительную рваную рану, от которой он долго не мог оправиться. Правда, кость, к счастью, осталась цела. Мне же довелось участвовать в солидной конной атаке и остаться невредимым! Кисмет. А все Ниночка – моя славная маленькая черепашка, не раз и ранее меня хранившая…

М. Свечин[429]

ЗАПИСКИ СТАРОГО ГЕНЕРАЛА О БЫЛОМ[430]

Гражданская война

После тяжелого 9-дневного пути от Москвы на Дон, с допросами, высаживанием из поездов и прочими неприятностями, я к 30 декабря 1917 года (по ст. ст.) прибыл в Новочеркасск. В пути испытал все безобразия, царившие на железных дорогах, наводнявшихся разбегавшейся самочинно по домам солдатской массой. Начиная от Воронежа требованием документов – зачем едете на юг? не к калединцам ли? В этом отношении мне много помог мой оригинальный отпускной билет.

В городе нашел свою семью, которую сюда своевременно перевез отец моей жены.

Первое впечатление от Новочеркасска было отрадным, продовольствия вдоволь, все внушало надежду, что удастся здесь пережить лихолетье, объявшее нашу Родину. Мне рисовалось, как, вероятно, и многим, что события, происшедшие в России, не могут продолжаться долго и, так или иначе, захватившие власть большевики будут свергнуты в свою очередь.

К сожалению, это первое впечатление постепенно стало меняться. Разбушевавшаяся буря над всей нашей страной была настолько грозной, что заставила задумываться: удастся ли небольшому клочку земли, на части Области Войска Донского, установившему у себя порядок, удержаться и не быть захлестнутым общей волной?

Я явился к генералу М.В. Алексееву, который приступил здесь к формированию армии из добровольцев для борьбы против захвативших власть над нашей Родиной.

Хорошо зная генерала как моего преподавателя в училище и как профессора в академии, а также по Японской войне, в Первую мировую войну пришлось встретиться лишь в декабре 1915 года, когда, после командования малороссийскими драгунами[431], я был назначен командиром лейб-гвардии Кирасирским Ее Величества полком и представлялся Его Величеству в Ставке; после завтрака, на который я был удостоен Высочайшего приглашения, меня генерал Алексеев пригласил зайти к нему, когда освобожусь.

Войдя, я застал его за большим столом в его кабинете, он же и спальня. Стол был завален бумагами и папками так, что из-за них не видно было начальника штаба Верховного Главнокомандующего.

Михаил Васильевич любезно меня принял, поздравил и сразу начал говорить о трудностях борьбы, когда приходится чуть ли не вымаливать обещанное снаряжение от союзников, а сами все время требуют помощи наступлением, даже в теперешнюю стужу. «Вот вы сегодня за завтраком видели многочисленных военных представителей, они все как будто преданы нам и сами, без просьбы с нашей стороны, поддерживают перед своими странами наши требования и просьбы и поражаются ничтожности того, что доходит до нас».

Затем, видимо припомнив, сказал: «Да, мне было приятно прочесть в отчете генерала из Инспекции кавалерии о хорошем состоянии, в котором оказался конский состав только что сданного вами 14-го драгунского полка».

Такая мелкая подробность, о состоянии лошадей в моем полку, среди его серьезной работы меня сильно озадачила.

Мне никак не укладывалось в голове, что Начштаверх, в своих огромных занятиях по ведению войны и управлениями миллионными армиями, может уделять время таким мелочам, и, пользуясь благожелательством ко мне генерала, спросил об этом. М.В. ухмыльнулся в свои усы и ответил:

– Мне приходится вникать и в мелочи. Видите ли, Свечин, скажу совершенно откровенно, знаю, что многие осуждают меня в недоверчивости, что делаю работу помощников, кои также добросовестно относятся к своим обязанностям; все это я знаю, а все же