— Папочка, — воскликнул Бо, — это же дедушкина сабля!

Эшли поднял глаза и улыбнулся.

Привет, Бо. Не слыхал, как вы подъехали. Миссис Раванель, добро пожаловать в Двенадцать Дубов, — Вытерев измазанные красной глиной руки о штаны, он поднялся и сказал, указывая на саблю: — Ищу клапанную коробку. Никогда не думал, что придется стать водопроводчиком.

Заметив, что Розмари разглядывает статую вздыбившегося коня, Эшли пояснил:

Приобрел в Италии много лет назад. Меня убеждали, что она этрусская. — Он скептически скривил бровь.

Бо вытащил саблю из земли и вытер ее пучком сухой травы.

— Бо, сабля замечательно подходит рубить хворост на растопку и искать подземные клапаны.

— Следует перековать мечи ваши на орала?[77]— спросила Розмари.

— Что-то вроде. Можешь попробовать, Бо, вот на тех кустах ежевики. Не прижимай рукоять к запястью. Хорошо.

Отец поправил саблю в руке сына и показал, как лучше встать.

Бо срезал побег ежевики на уровне человеческого сердца.

— Прекрасно. Мой учитель фехтования одобрил бы.

Миссис Раванель, как хорошо, что вы привезли ко мне сына. Не пройдете ли в дом? Бо, дай я понесу саблю.

Из трубы хижины струился дымок.

— Моисей — лучший христианин, чем я. Моисей не станет работать в День Господень, нет, сэр, — Эшли ловко, словно юноша, взбежал на крыльцо, — Зайдете, миссис Раванель?

Могу предложить вам чай.

— Если станете звать меня Розмари.

— Розмари так Розмари.

Хижина Эшли была сложена из бревен, всего одна комната с каменным очагом. Стекла окон блестели, кровать была аккуратно застелена. На столе — книги по садоводству.

В кувшине на сухой раковине для умывания стояли камыши.

— Typha domingensis, — сказал Эшли, — У нас там, в камышах, гнездятся красноплечие черные трупиалы[78].

Бо поворошил огонь, взял корзину и отправился за дровами.

— Славный мальчуган, — сказала Розмари.

— К счастью, пошел в мать, — Эшли повесил чайник на кронштейн и повернул его к огню. — Быстро закипит, — И, не меняя тона, добавил: — У Мелани в столе я нашел кое-какие письма. Не знал, что у жены была постоянная корреспондентка. Я верну их вам, если желаете.

— Думаю, тогда… письма Мелани помогли мне не сойти с ума. Мой муж Эндрю… Это было… так дико, — Розмари обхватила себя руками, — Ужасные воспоминания. Нет, не надо мне их возвращать; прошу вас, сожгите эти письма.

Эшли глядел на огонь.

— Я так любил ее. Мелли… теперь всегда со мной, — Он неожиданно улыбнулся. — Знаете, она все это одобряет: что я продал лесопилки и заделался садовником.

— Конечно, ей бы это понравилось!

Бо поставил корзину с дровами возле очага.

— Папа, а можно, я навещу дядюшку Моисея и тетушку Бетси?

— Уверен, они будут рады гостю.

Когда Бо убежал, Эшли пояснил:

— Тетушка Бетси готовит замечательные овсяные печенья.

Зашипел чайник, Эшли налил кипяток в фарфоровый заварочный чайник с изображением голубой ивы над мостиком.

— Обнаружил его наполовину заваленным под садовой скамейкой. Верно, какой-то янки-мародер поставил его там и забыл. Он принадлежал моей матери.

Когда Розмари насыпала заварку, Эшли спросил напрямик:

— Скарлетт не говорила, что я пытался сделать ей предложение?

— Нет, Эшли. Не говорила.

В смехе Эшли смешались облегчение, ирония и радость.

— Я почти убедил себя, что Мелани бы хотелось, чтобы мы поженились. Благодарю Провидение и врожденный здравый смысл Скарлетт, которая высмеяла мои намерения.

Эшли достал из шкафа две разные чашки.

Розмари тихо спросила:

— Зачем вы мне это рассказываете, Эшли?

— Потому что я устал от обмана. Больше я никогда не стану скрывать свои истинные чувства.

К первой неделе марта Уилл Бентин и Большой Сэм закончили вспахивать поля у реки и перешли к тем, что располагались выше. Как большинство сельских жителей, они редко говорили о красоте вокруг, но оба с наслаждением озирали просторы с холмов и Тару, раскинувшуюся у их ног.

Каждый день пополудни Уилл спускался к полям у реки и мял в пальцах землю, проверяя, насколько она прогрелась. Когда полили дожди, работы прекратились и лошадей завели в конюшни. Влажную глинистую почву пахать было бы слишком трудно.

— Будем чинить упряжь, пока не перестанет лить, — сказал Уилл, — И так управимся.

Дождь превратил дорогу на Джонсборо в вязкое месиво, поэтому в воскресенье выбраться в церковь не было ни какой возможности, и Розмари читала псалмы в зале, а Большой Сэм с Дилси сопровождали чтение энергичными баптистскими возгласами «аминь». Дети повторяли молитвы, которые каждый день говорили перед сном, и Скарлетт закрыла глаза, услышав, как Элла просит Господа вернуть папочку домой.

Боже, как же она по нему скучала! Не по его остроумию, силе или прикосновению — по нему целиком!

Порой, лежа в постели, Скарлетт просыпалась оттого, что ей чудилось дыхание мужа. Она протягивала руку и гладила то место, где он мог бы лежать.

Скарлетт болезненно остро ощущала все кругом, буквально кожей. Неожиданные звуки заставляли ее вздрагивать, а гостя, подъезжающего по аллее, она слышала задолго до всех остальных. Порой она застывала перед окном, глядя в пространство. «Милый Господь, прошу, дай мне еще один шанс…»

Дядя Генри Гамильтон прибыл после обеда, когда посуду уже помыли и расставили по местам в шкафу. Из-за плохой дороги поездка от Джонсборо заняла целых четыре часа.

Дядя Генри замерз и вымок, лошадь, взятая напрокат, выбилась из сил. Добраться обратно на вокзал, чтобы сесть на последний поезд, он никак не успевал.

— Садись у огня, обогрейся, а мы пока соберем что-нибудь поесть, дядя Генри, — сказала Скарлетт. — Присси, пожалуйста, постели в передней спальне.

У Мамушки были припасены яблочный пирог и кукурузные лепешки, а в плите уже грелась фасоль. Порк отнес седельные сумки дяди Генри наверх. Обрадовавшись, что может выполнить работу, к которой был приучен, Порк выложил там на столик принадлежности для бритья и принес кувшин воды.