Не столь новаторский, но тем не менее решительный отход от либерализма произошел в торговой политике. В то время как Вильсон стремился обеспечить лидерство США на основе политики низких тарифов, Гардинг уже 27 мая 1921 года подписал экстренный закон, через год после которого был принят тариф Фордни-Маккамбера, что привело к росту тарифных ставок в среднем на 60 %[1032]. Под видом предотвращения дискриминации федеральное правительство получало полномочия вводить запретительные тарифы, направленные на возврат концессий, переданных ранее торговым партнерам[1033]. Последователи Гардинга изберут Францию в качестве страны, на которую будет оказываться особое давление. Конечно, американский протекционизм не был чем-то новым. Но оценить в полной мере последствия введения тарифов Фордни – Маккамбера можно, вспомнив не только о том, что у Франции был дефицит в торговле с Америкой, но и о том, что французское правительство было должно американским налогоплательщикам 3 млрд долларов.

Каким же образом наступательный национализм Америки сочетался с ее центральной ролью в мировой экономике? Если бы союзники расплатились по своим долгам, а Германия выплатила хотя бы небольшую часть репараций, то миру требовался бы не протекционизм, а Америка, выступающая в роли двигателя мировой торговли. Если же Америка хотела избежать этого углубляющегося участия, то, как указывал Кейнс, очевидной альтернативой для чистых кредиторов (Британии и Америки) было простить долги или пойти на уменьшение общей суммы задолженности. Однако это противоречило еще одной совершенно новой особенности сложившегося положения. В 1912 году долг федерального правительства составлял немногим более 1 млрд долларов. Семь лет спустя, в 1919 году, общая задолженность федерального правительства выросла до 30 млрд долларов. Это было весьма скромно, если учитывать масштабы американской экономики. Однако на деле треть этой суммы составляли иностранные долги военных лет. Проблема межправительственных долгов обсуждалась внутри страны и была одной из характерных черт нового мирового порядка, сложившегося после войны. В августе 1919 года администрация Вильсона в одностороннем порядке объявила двухгодичный мораторий на возврат платежей Антантой. Правительство Ллойда Джорджа неоднократно призывало Вильсона поддержать Британию в проведении более активной политики по списанию задолженности, но безрезультатно.

В то же время зимой 1919/20 года фиаско экономической политики Вильсона самым прямым образом отразилось на европейских должниках Америки. Резкое 50-процентное увеличение ключевых ставок Федерального резерва вызвало дефляционный шок всей мировой экономики. В 1919 году было экспортировано золота на 292 млн долларов и выдано кредитов на многие миллиарды долларов, но уже в 1920 году выдача иностранных кредитов прекратилась. В США было возвращено золота почти на 800 млн долларов. Это давление дефляции усугублялось еще и тем, что в период с 1918 по 1924 год торговый профицит США составил более 12,6 млрд долларов[1034]. В момент жесткого политического кризиса ФРС и министерство финансов США вместо того, чтобы выступать в роли генератора мировой торговли, оказывали на нее значительное давление. Вудро Вильсон уходил сломленным человеком, но подъем Америки стал неопровержимой реальностью начала XX века.

На протяжении нескольких лет после окончания Первой мировой войны красные мятежи вспыхивали повсюду: от Бостона до Берлина и от Новой Зеландии до Нью-Йорка. Они затронули даже Латинскую Америку, которой долгое время удавалось противостоять волне насилия, поднявшейся в начале XX века. В самом начале 1919 года забастовка на металлообрабатывающей фабрике в Буэнос-Айресе привела к кровавым событиям Semana Tragica (7-15 января 1919 года), в ходе которых погибло, по некоторым данным, до 700 человек. Антисоциалистическая и антисемитская агитация, развернувшаяся вслед за этими событиями, привела к возникновению Liga Patriotica, заложившей основы права в Аргентине XX века[1035]. В 1919–1920 годах связанные с Лигой вооруженные формирования помогали армии и полиции подавлять забастовки, запугивать профсоюзных активистов, защищать Аргентину от призрачной угрозы мировой революции. Десятки тысяч левых активистов были арестованы. Из пронизанной космополитизмом аргентинской столицы политика подавления революции распространилась на юг страны до самых отдаленных обитаемых мест.

Осенью 1921 года произошло восстание сельскохозяйственных рабочих на обширных овцеводческих гасиендах, расположенных в отдаленных районах на юге континента, и для их усмирения в Патагонию прибыл печально известный 10-й разведывательный полк под командованием подполковника Гектора Варела. В декабре 1921 года солдаты полка при поддержке местных землевладельцев-валлийцев и членов Лиги убили не менее 1500 человек, заподозренных в активном участии в профсоюзном движении. Вернувшегося к Новому году в Буэнос-Айрес подполковника Варела встречали как спасителя отечества. В тот же год он был застрелен этническим немцем анархистом Куртом Густавом Уилкенсом. Уилкенс был выходцем из Шлезвига и до приезда в Аргентину работал на шахтах сначала в Силезии, а потом в Аризоне, где попал в число организаторов «Индустриальных рабочих мира», что само по себе было достаточно опасно. Уилкенс не дожил до приговора: его застрелил ярый член Лиги Перес Милан, проникший в тюрьму с помощью сочувствовавших Лиге полицейских. Конец этой вендетте бы положен только в 1925 году, когда Переса Милана застрелил югослав, вдохновленный на этот шаг Борисом Владимировичем Германом, русским, считавшимся крестным отцом аргентинского анархизма.

Это совершенно необыкновенная история. После Первой мировой войны ее повторение в различных вариациях можно встретить во многих странах мира, и это подтверждало получившее широкое распространение ощущения того, что мир распадается на части, а конспирологические фантазии о коммунистах, экономический кризис, волна забастовок и конфликтов на производстве лишь подливали масло в огонь острой риторики классового противостояния и насилия с обеих сторон. XIX век прошел в ожидании революции. Теперь, казалось, ее век настал. Но крайне левые терпели поражение повсюду, кроме России[1036]. Во всем мире, так же как в Аргентине и США, ресурсы государства и имущих классов были брошены на защиту существующего порядка. В 1922 году в Италии, в 1923 году в Болгарии и Испании были установлены новые авторитарные военизированные, антикоммунистические диктаторские режимы. Но в большинстве стран волна насилия сходила на нет. Новый авторитаризм, которому левые вскоре присвоили родовой ярлык «фашизма», сохранялся лишь на периферии. В большинстве стран (как и в Соединенных Штатах) направленные против иностранцев кампании под знаком «красной угрозы», «охоты на ведьм» и ночные сборища у горящего креста в ретроспективе воспринимались как карнавальные акции, отвлекавшие от шагов, направленных на возврат к нормальной жизни. А они гораздо меньше зависели от уличных столкновений и убийств активистов, чем от выявления более глубоких причин беспорядков внутри страны и за ее пределами, а главное – от влияния последствий войны на финансовую систему. Как показал опыт США, многое зависло от того, насколько удастся противостоять волне инфляции. Однако США в этом смысле были не просто примером. Америка стала центром притяжения всей мировой экономики. Волна дефляции, поднятая Америкой весной 1920 года, определила «всемирный термидор» 1920-х годов, ставший основным двигателем восстановления порядка как в самой Америке, так и во всем мире[1037]. И это событие, пожалуй, осталось самым недооцененным в мировой истории XX века.