проповедников несколько увеличили число прихожан, и все же Винтер могла биться об заклад, что на памяти живущих эта мрачная старинная обитель еще не видывала такого столпотворения. В главном зале было не протолкнуться, заплесневелые церковные скамьи пришлось вынести наружу, чтобы освободить место для депутатов, а члены делегаций, искавших уединения, заполонили лабиринт комнатушек, сырых коридоров и промозглых лестниц позади алтаря, где когда–то размещался многочисленный персонал, надзиравший за духовным благополучием всего Вордана.

Гифорт и предоставленный ему отряд жандармов с шестами безуспешно старались поддерживать порядок, но в конечном счете сумели добиться только одного — перекрыть доступ в главный зал собора, выбранный для заседания Генеральных штатов, толпам любопытствующих с улицы. Желая хоть одним глазком глянуть, что творится внутри, зеваки обнаружили лестницу, ведущую на старинную Вдовью галерею — балкон с дощатым полом, подковой огибающий главный зал с тыльной стороны на высоте около тридцати футов. Чтобы туда подняться, требовалась нешуточная смелость, ибо лестница находилась в плачевном состоянии, да и сам балкон обветшал до дыр, но зато это был превосходный наблюдательный пункт. Отсюда предприимчивые зрители могли во всех подробностях следить за ходом заседания и, несмотря на все старания жандармов, безнаказанно швырять обломки трухлявых досок в любого оратора, который им отчего–то придется не по душе.

Впрочем, по мнению Винтер, то, что происходило в зале, совершенно не стоило такого внимания. Заседание началось вполне пристойно: епископ Истинной церкви в алом облачении дрожащим от волнения голосом произнес молитву, и вслед за ним два священника Свободной церкви воззвали к господу с прошением о единстве и здравом смысле. Однако, едва духовенство удалилось, в зале вспыхнули пререкания о повестке дня. В сущности, насколько могла судить Винтер, дело даже еще не дошло до обсуждения самой повестки: депутаты прежде должны были решить, в каком порядке им будет позволено предлагать свои пункты во время дебатов по составлению повестки, и эта жизненно важная дискуссия пока целиком поглощала внимание всех фракций.

Возможно, такой взгляд на происходящее отличался чрезмерным цинизмом, но Винтер в нынешнем своем настроении склонна была отнестись цинично ко всему, что ее окружало. Зрители, забравшиеся на галерею, расселись на самом краю — насколько хватило духу довериться прогнившим доскам, — в то время как она бродила поодаль, вдоль стены, где лежала густая тень.

Джейн и Абигайль явно были… близки. Да кто бы сомневался! Когда Абби говорила о Джейн, в ее голосе Винтер слышала отзвук того же чувства, что все эти годы жило и в ее собственной душе. Она поняла бы это намного раньше, если б только дала себе труд понять.

«И это к лучшему, — мысленно рассуждала она. — Чего еще следовало ожидать? Насколько Джейн знала, я умерла — или просто ушла и никогда не вернусь. Черт, да я и не собиралась возвращаться! Не ждать же теперь, что она будет чахнуть по мне всю оставшуюся жизнь? И если Джейн нашла себе кого–то другого — разве можно требовать, чтобы она бросила этого человека в тот самый миг, когда я соизволю вернуться?»

Все правильно. Так и должно быть. Отчего же тогда, стоит закрыть глаза, и она видит только ту сцену в спальне? Видит лицо Джейн, слышит, как та прерывисто вздыхает, когда Абби приникает губами к ее шее. Видит, как рука Абби скользит вверх по ее боку, поднимает рубашку…

«Джейн должна была мне все рассказать».

Винтер прикусила губу.

«Либо Джейн, либо Абби — но кто–то из них должен был мне все рассказать».

Нет, на самом деле это тоже нечестно. Джейн сразу недвусмысленно выразила свои чувства, а Винтер ее отвергла. Неудивительно, что она стала искать утешения на стороне.

Дощатый пол скрипел и стонал под ее ногами. Она обнаружила, что забрела в левую часть подковообразного балкона, в ту, что нависала почти над алтарем. Ведущие к алтарю ступени были приспособлены под трибуну, и прямо за спиной оратора на длинной тонкой цепочке мерно покачивался двойной серебряно–золотой круг. Незнакомый Винтер господин, дородный и прилично одетый, произносил речь — и она явно не отличалась краткостью.

Самую оконечность «подковы» заняла небольшая стайка девушек. Винтер разглядела Кит, а также Молли и Бекс из банды Кожанов — они расслабленно болтали; краткое пребывание в тюрьме Конкордата на них явно не сказалось. Среди прочих были и подопечные Джейн, и просто горожанки с Южного берега, что явились поглазеть на бесплатное развлечение.

Прежде чем Винтер успела развернуться и уйти, Кит заметила ее и приветственно помахала. Пробираясь среди щебечущих девиц, Винтер без особой охоты двинулась к ней.

— Берегись заноз, — предостерегла Кит.

— Меня больше беспокоит, как бы все это сооружение не рухнуло вместе с нами, — проворчала Винтер, осторожно усаживаясь рядом. — Со времен Гражданской войны ему вряд ли доводилось выдерживать на себе такую прорву народу.

Кит засмеялась. Ее глаза снова были обведены темным — но на сей раз не из–за туши, а от недосыпа. Лицо ее похудело и заметно осунулось.

— Стервятники, — сумрачно проговорила Кит. — Никогда своего не упустят.

— О чем ты?

Девушка указала на дородного оратора, который театрально жестикулировал, обливаясь потом.

— Погляди на него. Судя по виду, купец или, может, банкир с Северного берега. Ни дня не занимался честным трудом. И его не было на улицах, когда Орланко спустил с цепи своих псов. Он не штурмовал стены Вендра. Зато теперь он здесь, и мы должны слушать его лицемерную болтовню.

— Королева хочет, чтобы Генеральные штаты представляли весь Вордан, — заметила Бекс. — Нравится нам это или нет, но она имела в виду и его, и других банкиров с Северного берега.

— По крайней мере, мы избавились от борелгаев, — вставила другая девушка. — Вот уж кто настоящие кровососы!

Кит переглянулась с Винтер; разом поднявшись, они отошли на несколько шагов вдоль перил. Девушки проводили их любопытными взглядами, но ничего не сказали.

— Знаешь, почему этот балкон зовется Вдовьей галереей? — спросила Кит.

Винтер покачала головой.

— Когда–то — давным–давно, в годы правления Фаруса Завоевателя — понтифик Белых решил, что церкви слишком часто используют для светского общения, в то время как им надлежит служить местом для благочестивых размышлений о грехах человечества. В этом он винил незамужних женщин — мол, их свободное поведение «колебало нравственные основы общества». И Элизиум постановил, что службы им дозволяется посещать только в сопровождении мужей или родственников мужского пола. Женщины, само собой, все равно хотели ходить в церковь, а местное духовенство не желало терять их