сколь мелко звучат мои слова. Тому, кто не испытывал подобного, не дано понять, как глубоко ваше горе. Однако все же позвольте мне выразить соболезнования.

Напротив графа Шейланда сидит юная вдова приарха. Черный наряд делает ее мучительно прекрасной. Нежное личико сияет белизной среди траурного мрака, пара золотых локонов выбивается из-под платка.

- Милорд, это я должна соболезновать вам. Вы приняли столь же страшную участь, как и мой бедный супруг! Лишь благодаря чуду воскрешенья мы имеем счастье беседовать. Преклоняюсь перед вашим мужеством и силой духа.

- Миледи, мне неизвестны причины, по коим боги выбрали меня. Любой скажет: ваш муж имел стократно больше поводов быть избранным. В сравнении с ним, я – бледная тень.

Лаура роняет слезы - похвала в адрес любимого напоминает ей об утрате. Лаура благодарит графа за то, как он воздал убийце по заслугам.

Стоя в позиции почетного стража – за левым плечом графа – Джоакин думает о своей вине и жажде искупления. Но если б не муки совести, он пожирал бы вдову взглядом.

- Леди Лаура, - говорит граф, - после пережитого ужаса вы наверняка хотите вернуться домой, к семье, и найти утешенье в объятиях близких.

- Вы правы, милорд. И не только усталость влечет меня назад в Алеридан. Дедушка прислал письмо, где сообщил о беспокойствах в Альмере. Графиня Дэйнайт и граф Эрроубэк противятся власти дома Фарвей. Дедушка просит меня вернуться и заявить о своих законных правах герцогини Альмера.

Граф Шейланд вздыхает:

- Тяжелое бремя власти легло на ваши юные плечи… Тем сложнее мне говорить то, что должно быть сказано. Я вынужден просить вас об услуге: останьтесь с нами, примите участие в священном походе на Первую Зиму.

Лаура медлит, платочком убирает слезу со щеки.

- Мой любимый восхищался вашей готовностью сражаться со злом, даже столь могучим, как дом Ориджин. Но я – слабая девушка, раздавленная несчастьем. Как я смогу помочь?

- Дорогая леди Лаура, ваше влияние очень велико. С вами прибыли два батальона: рыцарский и монашеский. Командиры обоих признают вас законной герцогиней Альмера. Если вы уедете, очевидно, уедут и они. Но дело не только в потере военной силы. Монахи ордена Вильгельма высоко ценят вас. Они помнят, что в последние минуты жизни святой мученик Галлард спасал вас от гибели. Он отошел, но вы живы благодаря ему. Монахи видят в вас продолжение приарха. Коль вы останетесь, они полностью уверуют в святость моего дела – и сообщат сию веру другим монашеским орденам.

- Милорд, вы избраны богами! Вера и так сопутствует вам!

- Боюсь, мой образ несколько запятнан клеветой из черных уст северян. А вы – непорочны и чисты, словно горный хрусталь. Останьтесь, прошу вас. Продолжите дело, которое начал ваш великий супруг.

Леди Лаура колеблется. Джоакин смотрит на нее и думает, вопреки всем мукам совести: как было бы здорово, если б осталась. Пускай граф уговорит ее!

- Милорд, ваши слова полны благородства. Я хотела бы согласиться, но долг перед семьей…

Граф разводит руками:

- Миледи, никто не посмеет упрекнуть, если вы откажетесь. Здесь ждут вас только тяготы похода, а в Альмере – корона герцогини… роскошь… комфорт… новая свадьба. Полагаю, вам предложат в супруги юного лорда Альберта…

После каждой пары слов граф медлит, следя за ее выражением лица. Он замечает, как Лаура морщится на «свадьбе».

- Простите мою бестактность! Конечно, вам больно сейчас даже думать о новом муже!

Лаура всхлипывает.

- Мою любимый был великим человеком… Я сама выбрала его. Мне прочили в мужья другого лорда, но любовь к Галларду поселилась в сердце. Я прислушалась к чувству – и обрела подлинное счастье. Теперь я боюсь быть жертвой принуждения. Пускай это звучит дерзко, но я хочу сама участвовать в выборе…

Граф понимающе кивает.

- Миледи, сколько дней продлится ваш траур?

- Сто шестьдесят, милорд.

- Клянусь вам: если примете участие в моем походе, я приложу все влияние, чтобы оградить вас от принуждений. Когда истечет траур, никто не посмеет навязать вам жениха!

Девушка разражается плачем:

- Милорд, вы очень добры… Но так больно думать обо всем этом… Я потеряла лучшего мужчину на свете…

Сердце Джоакина рвется на части. Есть же в мире хорошие женщины: любящие, преданные! Почему они должны страдать?!

Граф подает Лауре стакан воды, она пьет, шмыгает носиком, благодарно кивает:

- Милорд, вы – мое спасение. Я не знаю, как пережила бы все это…

- Оставайтесь, миледи, прошу. Я стану беречь вас как зеницу ока.

- Это так щедро с вашей стороны… Но мой дед… боюсь, он будет обижен…

Граф улыбается:

- Миледи, я знаю, как унять его обиду. В порту Уэймара стоит альмерский флот. Я выступлю в поход по суше, корабли не потребуются. Отправим их назад во Флисс и предложим войскам Надежды располагать ими. Полки вашего деда станут очень маневренны. По Холливелу и Бэку они смогут перемещаться куда угодно. Я убежден, это склонит всех вассалов к подчинению!

Лауру переполняет благодарность. Она шепчет:

- Милорд, позвольте обнять вас…

Обходит стол и очень аккуратно, с детской робостью обнимает голову графа Виттора. Ее движения настолько невинны, искренни, трогательны, что слезы навертывается на глаза.

Затем граф провожает ее до дверей, а Джо собирается с духом и произносит:

- Милорд, я должен с вами поговорить. Уже поднимал этот вопрос, но вы не приняли серьезно. Боюсь, я вынужден настаивать.

Шейланд смотрит с удивлением, будто не ожидал упрямства. Говорит:

- Хорошо, я выслушаю, но только чуть позже. Перкинс пришел со срочным вопросом.

- Мне выйти?

- Можешь остаться, это быстрое дело.

Джо остается в кабинете, чтобы не утратить решимость.

Перкинс превратился из банковского клерка в командира отряда. Перед вторжением северян он завербовал в графское войско несколько сотен отставников, наемников и бандитов. Во время осады эти парни ожидаемо не проявили дисциплины. Они норовили стащить все, что плохо лежит, и сожрать все, что шевелится. Офицеры, назначенные графом, не могли совладать с ними. А уважала наемная свора лишь одного человека – того, кто платил жалование и носил Перст Вильгельма: Перкинса.

Осада окончилась, старший клерк должен был вернуться к управлению банком, но его наемники отказались подчиниться кому-либо другому. Следовало или уволить их, или как-то приспособить к банковскому делу. Когда Перкинс вошел, граф начал именно с этого вопроса:

- Я думал о твоих головорезах, и вот что сообразил…

На удивление, клерк перебил графа:

-