– Я жениться на ней хотел, – тусклым, убитым голосом ответил Лёва. – Она ведь… особенная. Для меня. Моя женщина.

Макс не сразу нашёл, что на это ответить. У него даже какая-то симпатия к Лёве появляться начала. Наверное, именно поэтому он и озвучил первую пришедшую в голову мысль, которая почему-то показалась ему самой правильной.

– Давай так… Ты пока её не трогай. Не ищи, не напоминай о себе.

– Я найду! Приеду! – тут же снова сорвался Лёва, но Максим поспешил его осадить.

– И ничего этим не добьешься. Только хуже сделаешь, – сказал он. – Я не сомневаюсь в твоих возможностях, но прошу, дай ей время успокоиться. Осознать случившееся, разложить свои чувства по полочкам. Ты ведь очень много для неё значишь, поэтому она и приняла твой… скажем так, опрометчивый поступок, близко к сердцу.

– Ты предлагаешь мне просто оставить всё как есть?

– Нет. – Макс вздохнул и упёрся лбом в холодное стекло в пустом тамбуре мчащегося поезда. – У меня к тебе предложение. Думаю, через пару лет, мы вернёмся обратно, и тогда…

– Пру лет?! – снова повысил голос и без того неспокойный Лёва. – Ты предлагаешь мне столько ждать?!

– И тогда я помогу тебе с ней помириться, – невозмутимо продолжил Максим. – Но только в том случае, если сможешь доказать и ей, и мне, что они с малышом действительно тебе дороги.

– Да пошёл ты на хрен со своим предложением, – продолжал беситься тот. – Засунь себе его…

– Через два дня я поменяю номер. Если решишь, что моё предложение тебе интересно, успеешь дозвониться.

Вызов оборвался, а Лёва просто застыл не в силах поверить во всё произошедшее. Он сам не знал, как умудрился покинуть гостевой домик и ничего при этом не разнести. В душе было настолько мрачно, что хотелось кричать. Руки дрожали от бесконечной ярости и какого-то глухого отчаяния, а сердце стучало как бешенное. Но при всём этом букете жутких ощущений самым противным оказалось чувство пустоты… и одиночества. Оказалось, что без Маши его мир не просто тускнел – он трещал, разваливался, превращался в пыль и развеивался по ветру.

Присев рядом с Мирой на шезлонг у бассейна, где по случаю отвратительного настроения хозяйки даже подсветка не горела, Лёва вытянул из её руки бутылку и сделал несколько глотков.

– О, вижу и тебя проняло, – пьяно хихикнула девушка, затягиваясь зажатой в пальцах сигаретой. – Что, братишка, опрокинули тебя? И меня тоже, – рассуждала она заплетающимся языком. – А знаешь, кто виноват во всём этом?

Он одарил её пустым раздражённым взглядом, но промолчал. Да только Мира всё равно ответила на свой же вопрос.

– Ты! – сказала, ткнув пальцем в его грудь. – Это из-за тебя, озабоченный ты индюк, они уехали! Это ты не смог сдержать свою похоть в руках и полез на какую-то выдру! И чем тебя Маша не устраивала?

– Замолчи, Мира. Пожалуйста, заткнись, – прошипел он сквозь зубы, снова прикладываясь к заветной бутылке с янтарной сорокоградусной жидкостью. – И без твоих обвинений тошно. Я ведь даже не хотел Анжелу.

– Но почему тогда?! Зачем?! Объясни мне! – закричала она, отбрасывая в воду горящий окурок. – Тебя, что заставляли?!

– Так было нужно, – отмахнулся от объяснений Лёва.

– Нужно?! – выкрикнула она, вскакивая. – Нужно?! – повторила, не в силах унять собственный гнев. – Этим «нужно» ты угробил не только свои отношения с замечательной девушкой, но и мои… Из-за тебя Максим уехал. И он не просил меня его ждать. Он…. – она снова всхлипнула, – бросил меня, ради сестры. А всё, потому что ты, Лёва, на самом деле оказался полным придурком!

Он не ответил. Просто сидел, молча смотрел на тёмную гладь бассейна и слушал как тяжело и надрывно дышит Мира.

Больше она не сказала ничего. Без слов отобрала у него бутылку, залпом влила в себя остатки её содержимого и ушла. Ведь уже завтра утром ей предстояло перешагнуть через собственную горечь, боль, и постараться начать новую жизнь.

А Лёва так и сидел на этом шезлонге до самого рассвета. Вспоминал, думал, анализировал. И в итоге пришёл к странному, но единственно верному выводу: он, действительно, придурок.

Глава 25. Жизнь продолжается… или постапокалипсис

Теперь Мирослава делила свою жизнь на три временных отрезка: до Макса, с Максом, и после Макса. И последний казался ей чем-то вроде периода пост апокалипсиса. «Всё рухнуло, но если хочешь выжить – приспосабливайся», – повторяла она себе и искренне старалась сделать для этого всё возможное.

Поначалу она действительно очень злилась на Максима. Просто дико переживала, хоть и старалась никому этого не показывать. Всё свободное время проводила в университете, активно участвуя во всех студенческих мероприятиях. При этом успевала отлично учиться, да и Лёве на мозги капать, чтобы не затягивал с открытием агентства. И со стороны казалась всем всё такой же живой и активной, да только глаза её больше не блестели.

А вот Лёва, напротив, даже не пытался скрыть от кого-то насколько ему плохо. Первую неделю после отъезда Маши он ещё старался делать вид, что всё в порядке. Упорно убеждал сам себя, что она вернётся. Одумается и позвонит ему. Но телефон продолжал молчать.

Сам он больше ей не звонил. После двух сотен безуспешных попыток, всё же понял, насколько это бессмысленно. Но по прошествии семи дней, когда нервы начали сдавать, он всё же набрал Максима, да только тот уже сменил номер.

Это стало крахом его иллюзий. Лишь теперь Лёва окончательно осознал, что Маша не вернётся. Что она сбежала от него… вместе с их будущим малышом.

В тот вечер он первый раз напился. Просто закрылся в своей квартире и накачивался алкоголем, пока благополучно ни отключился. Он надеялся, что хотя бы пьяный угар поможет избавиться от этой душевной пустоты. И ему действительно стало легче… на час или два. А потом всё вернулось с новой силой.

Теперь Лёва не понимал, как он вообще мог думать о том, чтобы самому отказаться от Маши! Ведь когда его желание исполнилось, оказалось, что жить без неё он не может. Нет, просто существовать (есть, пить, работать) у него ещё как-то получалось, но он больше не улыбался. Лишь скалился иногда, да и то нечасто. У него будто отключили ту часть мозга, которая отвечала за эмоции, превратив яркого молодого мужчину в бездушного робота.

Его основным состоянием стало полное равнодушие. Через месяц он без лишних эмоций положил на отцовский стол заявление на увольнение, полностью проигнорировав любые причитания. В