– И на плакаты посмотришь.

– И книжки почитаю. В идеале – фантастику. Но я же говорю, Беллона ужасно гостеприимная. Вот тебе твоя фантазия – и рыбку… ну, не только съесть, а еще и не терзаться так остро, что отнимаешь ее у других. Вот мы и дома.

Шкет огляделся – тьма толстыми пальцами давила на глаза.

– Да? Тэк, ведь правда в конце квартала раньше горел фонарь?

– Несколько дней назад перегорел. Сюда. Осторожно, ступеньки. Тут много мусора валяется.

И кое-какой прокатился под гибкой кожаной подошвой сапога. Мягкая тьма затвердела. Эхо дыхания и шагов сменило тембр.

Они миновали подъезд, спустились, поднялись.

– Когда ты приходил в первый раз, – засмеялся Тэк, – я тебе велел припарковать оружие у двери. Господи, не понимаю, как меня порой терпят.

Из-за двери на крышу возник далекий свет телесного оттенка.

Улицы были беспросветно черны – а крышу сбрызнул свет ночи.

Двумя гигантскими иероглифами, поверх прочего шрифта и не в том регистре, несущие тросы моста вздымались к своим точкам перелома и ныряли в дым. Всего один ряд домов – а за ним ночная вода вбирала мерцание уличных фонарей и дрожащую красноту пожаров.

– Ой, совсем близко…

Над городом из воды вырастали силуэты. Дальнего берега не видно. Будто в море смотришь – вот только мост… Осколки неба в вышине вроде бы прояснялись, но звезды их ясности не подтверждали.

– Почему так близко? – Он отвернулся от парапета, и тут в хижине включился свет.

Тэк уже зашел внутрь.

Шкет поглядел на пакгаузы, на воду в прорехах между ними. Радость, внезапная и настойчивая, скривила мускулы рта, выдавливая смех. Но он удержал звук крохотными вздохами. Внутри набухло что-то из света. Лопнуло – он заморгал, и испод век ослепил его, – оставив по себе высоченную волну доверия, омывшую нутро. Не то чтобы я хоть на миг доверился этому доверию, подумал он, ухмыляясь. Но это доверие, и оно приятно. Он вошел в хижину.

– Там так… так ясно сегодня.

В бархатных складках приятного чувства блеснул малюсенький алмаз печали.

– В последний раз я здесь был с Ланьей.

Тэк лишь крякнул и отвернулся от стола:

– Выпей бренди. – Но улыбнулся.

Шкет взял стакан и сел на жесткую койку. Тэк развернул плакат.

Джордж Харрисон в образе луны.

– Теперь у тебя есть все три. – Шкет отхлебнул, сутулясь.

Над дверью по-прежнему висел Джордж в мотоциклетной куртке.

Тевтонского юношу сменил Джордж в лесу.

Тэк подкатил к стене кресло и взобрался на зеленую подушку. Уголок за уголком откнопил «Латиноса на валуне».

– Дай степлер?

Первый плакат спорхнул на пол.

Чик-клак, чик-клак, чик-клак, чик-клак – его сменило новолуние.

Шкет снова сел и поверх стакана оглядел три ипостаси Джорджа, а Тэк слез с кресла.

– Я… – Голос у Шкета вышел глухой, от него защекотало в глубине уха, и он улыбнулся. – Знаешь, я потерял пять дней. – Он скользил пальцами вбок по стакану, пока не сомкнулись кончики.

– И где же, – Тэк отложил степлер, взял бутылку и привалился к столу, сомкнув руки на зеленом горлышке; дно бутылки сморщило ему живот, – или ты бы не сказал, если б знал, – ты их потерял?

– Не знаю.

– Ты вроде доволен таким поворотом.

Шкет заворчал:

– День. Длится примерно как час прежде, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать.

– А год длится с месяц. О да, знакомое явление.

– Я потратил чуть ли не всю жизнь, валяясь и собираясь уснуть.

– О таком мне рассказывали, но сам я не замечаю.

– Может, я в последние дни ухитрился прохлопать сон. Тут свет почти не меняется с утра до вечера.

– То есть ты не помнишь последние пять дней?

– Да – а чем я занимался? Ланья… сказала, что об этом все болтают.

– Не все. Но пожалуй, немало народу.

– И что говорят?

– Если ты потерял эти дни, я понимаю твой интерес.

– Я просто хочу знать, что делал.

Бренди заплескался в бутылке под Тэков смех.

– Может, ты обменял последние пять дней на свое имя. Ну-ка быстро отвечай: ты кто?

– Нет. – Шкет еще сильнее ссутулился. Ощущение, будто над ним издеваются, затрепетало шатким шаром на перекошенной кромке, скатилось в бархатную лузу. – Тоже не знаю.

– А. – Тэк глотнул из бутылки, снова упер ее в живот. – Ну, я подумал, попытка не пытка. Не стоит, видимо, напирать. – (Заплескался бренди.) – Что ты делал последнюю неделю? Ну-ка покумекаем.

– Я знаю, что был со скорпионами, – познакомился с одним парнем, Перец его зовут. И он навел меня на этот универмаг, который они собирались… ну, ограбить, наверно.

– Пока что все понятно. Там вроде была стрельба? Ты вроде спас одного парня, голыми руками отбился от кого-то с ружьем. И вроде грохнул зеркалом по башке другому парню, который на тебя наехал…

– В подбородок.

– Точно. Саламандр мне сам и рассказал. А потом, когда еще одного чела, Сиама, подстрелили…

– Его так зовут?

– …когда Сиама подстрелили, ты его затащил с улицы в автобус.

– И сегодня вечером ты видел, как я выхожу из этого автобуса.

– Саламандр мне рассказал пару дней назад.

– А со мной это было сегодня, сука, днем! – Устыдившись, он поморгал, таращась на свои ладони. – А что еще говорили? Только это случилось? В смысле, больше ничего?

– По-моему, и так достаточно.

– А что с Сиамом?

Тэк пожал плечами. Бренди заплескался.

– Кто-то из бара к нему, помнится, ходил.

– Мадам Браун?

– Да, по-моему, она. Но больше я ничего не слыхал. А говоришь, что не помнишь, где был. Знаешь ты не меньше моего. – Тэк подтащил кресло к столу и сел. Собрался было отставить бутылку, но передумал и напоследок глотнул. – Все, что я рассказал, ты помнишь?

Шкет кивнул своим коленям.

– Значит, просто время потерял. То есть я и раньше терял дни – думал, что четверг, а уже пятница.

– А мы-то решили, что ты бросил нас и заделался записным скорпионом. У меня возражений нет. Выглядишь ты соответственно. Светощит и все такое.

Шкет вгляделся в шар с линзами, свисающий на живот.

– Он не работает. Батарейку надо поменять.

– Секундочку. – Тэк открыл ящик стола. – Держи. – И кинул.