Монца шагнула к нему, готовая разразиться проклятьями. Раздалось бряцанье металла – капитаны схватились за оружие. Балагур, расцепив скрещенные на груди руки, без всякого выражения на лице преградил ей дорогу. Она остановилась и скрипнула зубами.

– Мне нужно убить Орсо!

– И если тебе это удастся, брат твой оживет? Да? – Коска склонил голову набок. – Рука у тебя станет здоровой? Нет?

Монцу пробил озноб, кожа покрылась мурашками.

– Он этого заслуживает!

– Многие из нас этого заслуживают. И все расплатятся, так или иначе. Но сколько народу втянешь ты тем временем в свой водоворот убийств?

– Ради Бенны…

– Нет. Ради себя самой. Я понимаю тебя, не забывай. Побывал на твоем нынешнем месте – побежденный, преданный, опозоренный – и мне открылось то, чего не знают другие. Пока у тебя есть цель убить кого-то, ты прежняя Монцкарро Меркатто, грозная и беспощадная. Но кто ты без цели? – Коска скривил губы. – Одинокая калека с кровавым прошлым.

Горло у Монцы сжалось.

– Пожалуйста, Коска, ты должен…

– Ничего я не должен. Мы квиты, помнишь? Даже более чем квиты, сказал бы я. Проваливай с глаз моих, змея, пока я не отправил тебя в сердцах к герцогу Орсо. – Он глянул на Трясучку: – Тебе нужна работа, северянин?

Тот скосил на Монцу здоровый глаз, и на мгновение ей показалось, что он сейчас скажет «да». Но Трясучка медленно покачал головой.

– Останусь при той, что уже есть.

– Верность, да? – Коска фыркнул. – Осторожней с этим вздором, он способен убить. – По палатке прокатились смешки. – В Тысяче Мечей нет места для верности, правда, парни? Мы из этого ребячества уже выросли!

И снова смех и ухмылки, обращенные к Монце…

У нее закружилась голова. В палатке вдруг стало разом слишком светло и слишком темно. Пахнуло чем-то мерзким – то ли потом, то ли кислым вином, то ли подгорелой стряпней, то ли выгребной ямой, отчего свело желудок и рот наполнился слюной. Покурить бы… о, покурить… Она развернулась на каблуках, пошатнувшись при этом, протолкалась меж скалящими зубы капитанами и выскочила из палатки наружу, под ясные утренние небеса.

Там оказалось еще хуже. Солнечный свет полоснул по глазам ножом. Со всех сторон на нее уставились десятки, сотни лиц. Любопытствующее скопище подонков. Монца старалась смотреть вперед, только вперед, но не могла сдержать предательского трепетания век. Старалась идти как всегда, гордо вскинув голову, но колени тряслись так сильно, что все видели это, она не сомневалась. Ощущение было такое, словно она долгое время не позволяла себе чувствовать страх, слабость, боль, и те скопились где-то и теперь обрушились на нее, беспомощную, гигантской волной, погребая под собою. Холодный пот струился по всему телу. Рука болела до самой шеи. Все знали, что она проиграла. Все видели, что она такое на самом деле. Одинокая калека с кровавым прошлым, как сказал Коска. Желудок вновь свело спазмами, горло обожгло едкой горечью. Мир вокруг покачнулся.

Только ненависть позволяет человеку продержаться так долго.

– Не могу больше, – прошептала Монца. – Не могу…

Нога подвернулась, она начала падать, но Трясучка подхватил ее и помог выпрямиться.

– Идем, – прошипел в ухо.

– Не могу…

В бок ей жестко вонзился его кулак, и боль остановила на миг кружение мира.

– Идем, черт возьми, иначе нам конец.

Сил хватило, чтобы добраться с помощью Трясучки до лошадей. Хватило, чтобы вставить ногу в стремя, чтобы заползти с болезненным стоном в седло и развернуть коня в нужную сторону. Как они выезжали из лагеря, Монца уже не сознавала. Великий капитан-генерал, карающий меч небес, грозивший обрушиться на голову герцога Орсо, расползся в седле, как кусок тухлого мяса.

Будучи несгибаемо твердым, становишься в то же время слишком хрупким. Стоит образоваться трещине – и развалишься на куски.

Отраден мне вид агонии,

Ибо знаю я – он правдив.

Эмили Дикинсон

Малая толика золота, казалось, способна сэкономить море крови.

Все знали, что Масселию без осады, которая может затянуться навеки, не возьмешь. Древние стены этой великой цитадели Новой империи являлись предметом великой гордости ее обитателей. Гордости, возможно, было с излишком, а вот золото в карманах защитников не водилось. И сумма, за которую для Бенны оставили незапертыми маленькие боковые ворота, вызывала чуть ли не разочарование.

Карпи Верный со своими людьми еще не овладел укреплениями, и Тысяче Мечей далеко еще было до разграбления города, когда Бенна повел Монцу по его темным улицам. И то, что это брат вел ее, а не наоборот, уже казалось необычным.

– Для чего тебе понадобилось войти первым?

– Узнаешь.

– Куда мы идем?

– Вернуть свои деньги. С процентами.

Монца, поспевая вслед за братом, хмурилась. Сюрпризы Бенны отличались тем, что в них всегда имелась какая-нибудь червоточина. На узкой улочке они нырнули в узкую арку. Оказались в вымощенном дворе, освещенном двумя факелами. Там, рядом с повозкой, накрытой холстом, в которую уже впряжена была лошадь, стоял кантиец в простом дорожном одеянии. Монце не знакомый, зато хорошо знавший Бенну, судя по тому, как он двинулся к нему с улыбкой, распростерши объятия.

– Бенна, Бенна… рад тебя видеть!

Они обнялись по-приятельски.

– И я тебя, дружище. Это – моя сестра, Монцкарро.

Кантиец поклонился.

– Грозная и знаменитая. Мое почтение.

– Сомену Хермон, – представил его Бенна, широко улыбаясь. – Величайший купец Масселии.

– Всего лишь скромный торговец, каких много. Вот все, что осталось… вывезти. Жена с детьми уже уехала.

– Хорошо. Это облегчает дело.

Монца хмуро глянула на брата.

– Что ты зате…

Он сорвал у нее с пояса кинжал и ударом сверху вниз вонзил его Хермону в лицо. Это произошло так быстро, что, падая, купец еще улыбался. Монца инстинктивно выхватила меч, быстро осмотрела полутемный двор, выглянула из арки на улицу. Но все было спокойно.

– Что ты сделал, черт тебя подери? – зарычала она на брата.

Бенна уже стоял в повозке и с безумным, алчным выражением лица разрезал холст. Потом нашарил и открыл крышку ящика под ним, запустил туда руку, и Монца услышала звон пересыпающихся монет. Тоже запрыгнула в повозку, встала рядом с братом.

Золото.

Столько сразу ей видеть еще не приходилось. И глаза ее расширились, когда она поняла, что ящик в повозке не один. Откинула дрожащими руками холст. Их было много…