Надо было помочь ей доплыть до берега. Я обхватил ее снизу одной рукой, придерживая ладонью подбородок, а другой стал грести, одновременно по-лягушачьи сильно отталкиваясь ногами. Когда мы добрались до мелкого места, она встала на одну ногу, но не смогла прыгать на ней по колено в воде. Я взял ее на руки, перенес, на берег, положил на широкое полотенце и сказал:

— Повернитесь на живот. — Я опустился на колени у ее правой ноги. — А теперь постарайтесь расслабить мышцы.

— У меня никогда не было ничего подобного, — произнесла она слабым голосом.

Ее икра выглядела узловатой и уродливой и на ощупь была тверда, как мрамор. Стопа ноги выгнулась, словно у балерины, и повернулась внутрь. Я начал растирать твердый шар ее мускулов, одновременно нажимая на ногу, чтобы заставить ее выпрямиться. Один раз она вскрикнула. Примерно через минуту я почувствовал первые признаки расслабления мышц и смог немного разогнуть ногу. Вскоре она совсем выпрямилась. Мускулы на ее икре затрепетали, размякли и расправились. Нога больше не выглядела уродливой, она стала такой, какой должна была быть, — длинной, гибкой и округлой ногой стройной женщины, созданной для того, чтобы танцевать, бегать и наслаждаться жизнью. Как я и ожидал, стопа после этого тоже стала выглядеть гораздо лучше. Я растирал ее подъем большими пальцами рук, пока не почувствовал, что мышцы стали мягче.

Она испустила долгий вздох облегчения:

— Господи, как хорошо, когда боль уходит. Теперь я могу сесть?

— Сейчас вам лучше встать и попробовать разработать ногу.

Первые двадцать шагов она сильно хромала, и я медленно шел рядом с ней по плотному песку. Потом хромота прошла, и ее походка снова стала ровной.

— Раньше у меня иногда бывали легкие судороги. Но я не помню ничего похожего.

— Считается, что если выждать час после еды, то судорог не будет. Но это касается только желудка. Ногу может свести в любое время. Или обе ноги сразу. Это что-то вроде бунта в нервной системе. Поэтому плавать в одиночку так же опасно, как стоять под деревом во время грозы.

— Если я поблагодарю вас за то, что вы спасли мне жизнь, наверное, это будет слишком громко сказано. Я могла бы и сама добраться до берега.

— Знаю, что могли бы. Вы так уверенно чувствуете себя в воде, что не запаниковали и доплыли бы на одних руках, не пользуясь ногами и отдыхая на спине, если нужно. Но, согласитесь, вдвоем было все-таки легче.

— С этим трудно спорить.

— Что вы сейчас чувствуете?

— Легкую боль, когда наступаю на правую ногу, но она уже проходит.

— Если вы будете плавать сегодня, судорога может повториться. А вот завтра будет уже все в порядке.

— Мы уже достаточно прогулялись? — спросила она.

Я кивнул, и мы двинулись обратно к яркому пятну полотенца, лежавшего посреди пустого пляжа.

Шагая рядом с ней, я остро чувствовал ее запах и старался не смотреть в ее сторону. Только это было в моих силах. Я не мог забыть, как растирал ее золотистую кожу, ощущая под ладонями тепло и округлость ее гладких мышц. Она все-таки сильно напоминала мне Джуди, и я боялся, что не выдержу и совершу какой-нибудь дикий и непредсказуемый поступок. Мне хотелось поцеловать нежную впадинку под ее коленом. Мне казалось, что я все еще чувствую на руках вес ее тела. Я ненавидел Мориса Уэбера за то, что это драгоценное создание принадлежало ему.

— Не волнуйтесь, я вовсе не собираюсь утонуть, — сказала она.

Я хотел сделать еще какое-то замечание тем же легким и небрежным тоном, каким говорил до сих пор, но вместо этого открыл рот и непроизвольно произнес:

— Мои родители утонули в заливе, когда мне было пятнадцать.

— Какой ужас!

— Прошло много времени, прежде чем я поверил, что это действительно произошло. Но люди это видели. Мои родители плыли на двадцатидвухфутовом открытом ялике отца. На нем стоял двигатель мощностью шестьдесят пять лошадиных сил. Они собирались переплыть через пролив Стамп до бухты Венеции. Отец всю жизнь ходил по морю, но на этот раз он ошибся в расчетах. С запада налетел шквал. Он попытался добраться до причала раньше, чем прилив сменится отливом. Но когда он уже достиг мола, начался отлив, и в устье бухты поднялась сильная зыбь. Ему надо было через нее пройти. Когда они вошли в эту зону, одна волна перехлестнула через борт и заглушила двигатель. Лодку резко развернуло вдоль волны и опрокинуло. Вероятно, когда лодка перевернулась, она ударила мать по голове. На молу стояли люди и видели, как это было. Они говорили, что отец даже не пытался спастись. Он все нырял и нырял в воду в надежде ее найти, а отлив уносил его все дальше в море. К тому времени, когда на помощь вышли другие лодки, он уже исчез из виду. Потом ее тело выловили, но его так никогда и не нашли.

— У них были другие дети?

— Нет, я был единственным.

— Что же с вами стало потом?

— Мне пришлось жить со своим дядей-холостяком. Это был вечно угрюмый, недовольный и злобный сукин сын… Извините.

— Все в порядке.

— Некоторое время я рос настоящим дикарем. Моя дорога вела меня прямиком в тюрьму Рэйфорд. Но потом я увлекся футболом.

— Наверно, было очень странно смотреть на залив и… думать о том, что произошло.

— Первые несколько месяцев я часто приходил на берег острова и просто сидел и глядел на воду. Море мне тогда казалось каким-то сознательным существом. Оно было воплощением зла. Оно смеялось мне в лицо. Мне хотелось заплыть в самую середину залива где-нибудь на полпути к Мексике, нырнуть на дно и выдернуть затычку — и пусть вся это чертова вода попадет прямо в ад и превратится в клубы пара. А потом я нашел бы своего отца. Но… прошло какое-то время, и я опять увидел перед собой всего лишь часть океана, вечного и бесстрастного, как горная гряда. Если вы не держитесь начеку, он может вас убить, так же, как вы можете погибнуть в горах или во время лесного пожара. Но он не хочет вашей смерти.

Мы вернулись обратно к полотенцу. Она повернулась ко мне с серьезным видом и сказала:

— Когда вы появились здесь со своей нелепой раковиной, я и не подозревала, как буду радоваться тому, что вы пришли на этот пляж.

— Я всегда к вашим услугам.

— И вы не стали делать… всяких глупостей, говорить сальностей, и я этого от вас не ждала, и это меня тоже радует.

Она улыбалась. Мы посмотрели друг другу в глаза. Потом, в какую-то долю секунды, между нами что-то изменилось. Вероятно, она ожидала этого не больше, чем я. Это было похоже на какой-то внезапный сигнал, который означал гораздо больше, чем можно выразить словами. Что-то сходное с чувством узнавания. В это странное мгновение другой человек становится неотъемлемой частью вашей жизни. Но в тот миг, когда я увидел, как ее улыбка погасла, губы смягчились и глаза расширились от удивления, мне пришло в голову, что точно таким же взглядом она смотрела на Чарли Хейвуда.