В петровские времена Ордин-Нащокин, мелкопоместный дворянин, наверняка обрёл бы прочное положение и стал бы выдающимся соратником Петра, а в до-петровские времена, несмотря на личную дружбу с царём, возможности Ордина-Нащокина оказывались ограниченными. И в 1672 году – после бегства на Запад сына – он постригся в монахи.

Но почему бежал молодой Нащокин? Георгий Плеханов – первый русский марксист, так оценивает этот побег: «Побеги в Литву были нередким в Московской Руси явлением. Но настроение молодого Нащокина едва ли имело много общего с настроениями беглецов прежнего времени. Их не “тошнило”, как его, вообще от московских порядков; они искали за рубежом не просвещения, а разве только аристократической боярской “воли”…».

Плеханов определил побудительные причины побега Нащокина «к просвещению» психологически и исторически точно. Следовало лишь прибавить, что в, опять-таки, петровские времена Нащокин-младший не бежал бы в Европу, а был бы туда направлен царём Петром! И стал бы, вне сомнения, одним из «птенцов гнезда Петрова»…

Окольничий Фёдор Михайлович Ртищев (1626–1673) входил в ближний круг царя… Ключевский писал: «При всём несходстве характеров и деятельностей одна общая черта сближала Ртищева и Ордина-Нащокина: оба они были новые люди своего времени и делали каждый новое дело, один в политике, другой в нравственном быту. Этим они отличались от царя Алексея, который врос в древнерусскую старину своим разумом и сердцем, и только развлекался новизной, украшая с её помощью свою обстановку…».

Если Ордин-Нащокин действовал в сфере внешней политики и внутренней экономической политики, сознавая необходимость развития производительных сил, то Ртищев старался смягчать и просвещать нравы. Он уделял много внимания социальным вопросам, основал школу в Андреевском монастыре, первую больницу, а также богадельню и приют.

Ртищев и Симеон Полоцкий, наряду с князем Иваном Петровичем Пронским были воспитателями царевича Алексея Алексеевича (1654–1670), и наследник престола воспитывался в духе возраставшего западного влияния.

Царевич подавал большие надежды, и если бы не его ранняя смерть, то после Алексея Михайловича во главе России мог бы стать не слабый и болезненный Фёдор Михайлович, а сильный царь, готовый проводить реформы. Остаётся лишь гадать – смог бы Алексей, этот единокровный умерший брат Петра, сделать то, что сделал Пётр? Но можно уверенно утверждать, что реформы Петра стали не прихотью Петра, а реализацией тенденций, возникших в русском обществе за десятилетия до Петра. Возвращаясь к формуле Ключевского, можно сказать, что уже в поздней до-петровской России расширялся слой русских людей, знавших, что России нужно, но этот слой ещё не определял ситуацию и не имел мощного вождя, которым в условиях России мог быть только царь-новатор.

Высшему боярству такой царь не был нужен – оно заранее, ещё до его возможного появления, было такому царю враждебно. «Служилые люди» были потенциально более лояльными.

И, пожалуй, именно служилая часть русского общества – как гражданская, так и, тем более, военная – лучше других понимала, что Россия всё более отстаёт от Запада. Особенно наглядно это выявлялось в важнейшей для государства сфере – военной. Академик Сергей Фёдорович Платонов (1860–1933) был прав, когда в работе «Москва и Запад» писал, что «в многочисленных боевых столкновениях с вражескими отрядами русские убедились, что их военное искусство стоит гораздо ниже, чем у “немцев”, где оно обратилось в особое, весьма разработанное ремесло…», и что вследствие этого русские «пришли к убеждению, что… необходимо перенять у “немцев” их боевую технику.

Некая тяга к достижениям Европы наблюдалась ещё даже до Алексея Михайловича. Так, полки «иноземного строя» – рейтарский, драгунский и солдатский, впервые были сформированы в дополнение к стрелецкому войску при первом Романове – Михаиле Фёдоровиче в 1631–1632 годах.

Знаменитая «Немецкая» слобода образовалась в Москве хотя и достаточно спонтанно, но давно – из пленных, захваченный в Ливонской войне Ивана Грозного. В годы Смуты она была разгромлена, но к 60-м годам XVII века опять разрослась и вошла в жизнь Москвы уже неотъемлемым элементом. Другое дело, что царь Алексей к знаниям её обитателей особо не тяготел, хотя и приблизил к себе шотландца Патрика Гордона – будущего учителя и сподвижника молодого Петра.

И это отсутствие мощного импульса с вершины власти – импульса к обновлению, коренному преобразованию и приобщению к достижениям Европы, опять уводило Россию с прямого исторического пути вбок. Нашествие Батыя в два года отбросило Русь вспять на два века, и этот цивилизационный разрыв в сакраментальные двести лет нам всё не удавалось ликвидировать. Даже в конце XVII века русское общество и близко не было развито в интеллектуальном, образовательном и технологическом отношении так, как, например, итальянское общество конца XV века, в котором жил и творил Леонардо да Винчи…

Страсти протопопа Аввакума – члена Кружка ревнителей благочестия при молодом Алексее Михайловиче и автора потрясающего автобиографического «Жития», по силе и мощи не уступали страстям Данте – автора «Божественной комедии». Однако интеллектуальный, образовательный и социальный базис великого итальянца, скончавшегося в 1321 году, был, как ни крути, неизмеримо более высоким, чем у сожженного в 1682 году Аввакума.

Человечески Аввакум был равен Томасу Мору, в 1535 году в Лондоне положившему голову на плаху за свои убеждения, или Джордано Бруно, сожжённому в 1600 году в Риме за то же… Но англичанин и итальянец обладали огромным кругозором и знаниями, им были доступны все те научные сведения о мире, которыми обладало к тому времени человечество.

Аввакум же…

Молодой Ордин-Нащокин хотел быть полезным Родине, но полезным в деле её преобразования, в деле ликвидации её отсталости. А тогдашняя его Родина не только не приветствовала подобных порывов, но тупо отвергала их.

Бывшие члены Кружка ревнителей благочестия – Никон, ставший патриархом, и Аввакум, ставший главой старообрядческого раскола, до конца остались едины в одном – в отвержении идеи не только полезности, но и жизненной необходимости для будущего России самого широкого и многообразного подключения к европейским знаниям – научным, технологическим, социальным, и к европейской практике жизни в её конструктивных аспектах.

Но тут не следует упускать из виду одно весьма существенное обстоятельство…

При сравнении цивилизационного уровня различных социальных слоёв в Западной Европе и в России к середине XVII века, то есть – уровня интеллектуального развития, образованности, приобщения к научному знанию, культуре т т. д., выявляется интересная и неоднозначная картина при сравнении отдельно европейских и российских «низов», и европейских и российских «верхов»…

Если не брать в расчёт деклассированные элементы, то низшим (и подавляюще массовым) социальным слоем и в Европе, и в России было крестьянство, поэтому начнём с него…

В своём «Путешествии из Москвы в Петербург» Пушкин приводил описание французским писателем XVII века Жаном де Лабрюйером (1645–1696) французских крестьян – современников русских крестьян времён Алексея Михайловича.