Впрочем, в дневнике хватает подобных записей, относящихся и к самому Гордону, типа: «Едва мы устроились (на выезде из Москвы в Тверь. – С.К.), как прибыли английские купцы с огромным запасом всевозможных напитков. Всю ночь мы провели в обильных возлияниях и весёлых беседах».

А сколько уж написано о пожарах Москвы… Однако накануне приезда Гордона с посольством в Лондон, там 2 сентября 1666 года вспыхнул пожар – очередной, бушевавший до 6 сентября. Выгорело четыре пятых города, сгорели собор святого Павла и ещё 87 соборов, 52 гильдейских здания и 13 000 домов. Около ста тысяч лондонцев остались без крова… Когда Гордон 9 сентября появился в Лондоне, он являл собою «дымящееся пепелище»… И это – не в «варварской» Москве, а посреди «просвещённой» Европы.

Вот ещё два любопытных сюжета из «русско-шотландского» XVII века… Шотландские роялисты во времена протектората Оливера Кромвеля были вынуждены скрываться за границей… Томас Далйелл оф Бинс, бежав из лондонского Тауэра, с рекомендательным письмом находившегося в эмиграции короля Карла II поступил в 1656 году на русскую службу, стал генералом и командиром гарнизона в Смоленске. После реставрации Стюартов Томас Далйелл вернулся в1665 году в Шотландию, где был назначен членом Тайного совета и в 1681 году основал знаменитый полк Royal Scots Greys (Королевских Серых Драгун)… За суровый нрав его противники на родине называли Далйелла «кровавым московитом» и «московским зверем»…

Интересно – не называли ли его в Москве и Смоленске «шотландским чудовищем»?

Вместе с Далйеллом в Россию бежал и знатный роялист Уильям Драммонд оф Кромликс, лорд Мэддерти. Он успешно воевал в русских войнах с Польшей, в битве под Чаусами одержал важную победу, где были истреблены 15 хоругвей польской пехоты. Драммонд тоже вернулся в 1665 году на родину – в чине генерал-лейтенанта, и позднее был удостоен титула виконта Стрэтэллан.

Патрик Гордон не был так знатен, как первые два его соотечественника, служившие в России, но, вернувшись в Шотландию, безусловно, не бедствовал бы. Да и хотел он вернуться… Однако, так и не вернулся – непросто, видно было, человеку с умом и сердцем, отдав большой кусок жизни России, с ней навсегда расстаться. Значит, сквозь русскую грязь Гордон смог рассмотреть и нечто иное, Европе не свойственное, однако достойное.

На царствование Алексея «Тишайшего» пришёлся, как можно предполагать, и ещё один подспудный процесс. Он не был зафиксирован документально, однако анализ тогдашней ситуации подсказывает, что именно Алексей «Тишайший» произвёл своего рода разоружение народной крестьянской массы.

Да и городской массы – тоже.

Вооружение простого народа и привычка русских к оружию имели тысячелетнюю традицию, что при соседстве с Диким Полем и понятно. Владимир Мономах и Александр Невский смотрели на смерда не только как на пахаря, но и как на воина, – об этом уже говорилось.

Монгольский период многое здесь изменил, и недаром на Куликово поле шло так много «небывалых» русских парней, не бывавших до этого в сражениях и не получивших боевого крещения. Затем последующие века русской истории опять массово приучили русского мужчину к оружию, и это воспринималось властью как естественное состояние народа.

Сравним ситуацию в средневековой Руси и в, например, средневековой Японии… В Японии оружие мог иметь и носить только дворянин – самурай, а также профессиональный воин. Носящий оружие простолюдин подлежал смерти, почему в Японии, как и в средневековом Китае, оказались так развиты единоборства без оружия. На Руси всё было «с точностью до наоборот» – держать оружие в руках имели право все, и все умели держать его.

В Европе вооружение народа также не приветствовалось. Японских строгостей не было, но, кроме прочего, функции воина и пахаря выполняли разные люди – Европа вполне могла это себе позволить. В известном историческом романе Вальтера Скотта «Квентин Дорвард» профессиональный наёмник Лесли, шотландский гвардеец французского короля Людовика XI, говорит своему племяннику Квентину: «Король Людовик рассуждает так: “Ты, простофиля Жак, добрый мой крестьянин, знай своё дело – свой плуг, свою борону, свою кирку или лопату, – а мои храбрые шотландцы будут сражаться за тебя. Твоя забота – заплатить за их труд из своего кармана, и только”…».

Деталь романа точно обрисовала и реальную историческую ситуацию: ни европейским королям, ни европейским феодалам не было нужды в вооружённом и владеющем оружием крестьянине. Только в одной стране Европы – в Швейцарии, простонародье и горожане держали копья и мечи в руках умело и крепко, и это сразу привело к тому, что в гористом центре Европы феодализм сменился средневековой федерацией швейцарских кантонов – фактически республиканской.

Особое положение Московской Руси – соседство с Крымским ханством, обеспечивало и особое положение русской народной массы по части вооружения. Необходимость для власти в вооружённом народе сохранялась. Недаром рубежное казачество, состоявшее из беглых, Москвой не преследовалось, а привлекалось к сторожевой службе.

Но ко времени Алексея Михайловича «Тишайшего» фактор Крыма из стратегической угрозы самому существованию государства перешёл в разряд второстепенных, всего лишь тревожащих, но не смертельных. Военный потенциал государства ещё со времён Ивана Грозного стал всё более заключаться в регулярном войске, а при Алексее Михайловиче такое положение лишь закрепилось и усилилось, в том числе – за счёт образования многочисленных полков «иноземного строя».

С другой стороны, крестьянская масса уже была закрепощена, а это создавало непреходящую угрозу её возмущения. А усиление податного гнёта волновало как крестьян, так и городские посады. И в наступающее «Бунташное время» вооружённый народ не был нужен уже и московской верховной власти.

Крестьянская война Степана Разина окончательно выявила опасность вооружённого народа для властной имущей элиты, и царь просто не мог не проводить – не мытьём, так катаньем, не конфискациями, так запретами, курс на разоружение народной массы и отучение её от воинских традиций.

Пожалуй, в том числе и в этом надо искать причины неудачи Крымских походов Василия Голицына в пред-петровскую эпоху и первых воинских неудач самого Петра. К началу петровской эпохи в народной массе, из которой рекрутировалось войско и которая по необходимости привлекалась к военным проектам, воинский дух в немалой мере выветрился. И лишь военные потребности Петра его в полной мере возродили.

Хотя регулярные войска и в эпоху Алексея Михайловича воевали, как мы знаем, нередко небезуспешно.

Да, неоднозначной, неоднозначной оказалась в русской истории эпоха царя Алексея Михайловича… И не такой уж она была «византийски» застывшей в своём личностном выражении на самом верху власти – на троне.

В личном общении отец Петра был достаточно прост. «Славянская энциклопедия» 2004 года – капитальное издание, ставшее сводом множества источников, сообщает: «Простое, так сказать, отеческое, обхождение всемогущего царя с подданными поражало иноземцев, которым не приходилось видеть уже ничего подобного на Западе, где значительные государи в конце XVII столетия начинали держаться на недосягаемой высоте для подданных, подобно французскому королю Людовику XIV».