– Привет, – скосила на меня черный глаз-бусину Августа и скрипуче поинтересовалась: – Следишь?

Мне сделалось стыдно, и я решила сделать вид, что она обозналась: мол, я простая кошка, вот, с хвостом играю. И получила второй клевок в темя.

Больше всего ведьмы переживали из-за того, что заказанное чернокнижником чудо пока так и не случилось, а вот Брюнхильда с того дня слегла. Не в буквальном смысле, конечно, но сделалось ей плохо так, что она едва сумела добраться из Дурнева до дому. Старушка долго и печально ржала, вздыхала в стойле, иногда просилась на улицу, но стояла, жмурясь на солнышке, совсем недолго и, одышливо сипя, возвращалась назад. Все ведьмы были убеждены, что это Илиодор ее испортил. И один раз чуть не случилась банальная драка, когда циничная Анжела Демцова поинтересовалась, не отдадут ли ей шкуру последней внучки Всетворца, коль старая лошадь помрет, мол, у нее есть на примете неплохой кожемяка, выделает в лучшем виде. Демцову тогда спасло лишь чудо да то, что Митяй, отлично знавший норов наших ведьм, взвалив хохочущую фаворитку на плечо, сбежал с нею и, кажется, всю ночь прятался в лесу, на Лисьем хуторе.

Да, и еще с Митяем у нас произошла размолвка. Неприятно кончилась наша история – Илиодор его попросту отметелил. Тем же вечером, как бабуля была вызволена из заточения, Кожемяка решил излить мне свои чувства. Взгляд его горел лихорадочно, он хватал меня за руки, а поскольку дело было на заднем дворе храма, то я в первый миг перепугалась, а в следующий Илиодор уже крепко врезал Митяю в зубы. И бил до тех пор, пока я на нем не повисла, крича и требуя, чтобы он прекратил. Тот брезгливо отряхнул руки и. твердо посмотрев мне в глаза, потребовал, чтобы я сама прекратила издеваться над несчастным:

– Просто скажи этому олуху, что ты его не любишь.

На Кожемяку было жалко смотреть, я долго собиралась с духом, но, когда открыла рот, ничего уже объяснять было не нужно, он понурый пошел со двора. А уж на следующий день его все видели пьяным, разодетым в пух и прах и в обнимку с Демцовой. Он хохотал как сумасшедший, только радости в его глазах я не видела. Но и сделать ничего не могла.

А через неделю пришло письмо от Маргоши, которая сообщала, что они с царьком осели в Луговицах: там у Васька оказались какие-то приятели, и Васек пошел по проторенной разбойничьей дорожке, как-то слишком легко избавившись от прежнего луговицкого атамана. Селуян, проведавший каким-то образом о письме Марго, явился в Ведьмин Лог, долго задумчиво изучал Маргошин выводок, а потом неожиданно заявил, что сам увезет их в Луговицы. А если детей ему не доверят, то малый воевода обещал наведаться туда же, но уже с синими кафтанами. После таких угроз бабуля скрепя сердце доверила ему детей, дала сопровождающую, но сердце все равно было не на месте, предчувствуя, что добром это не кончится: зарежет Селуян Васька или Васек Селуяна или оба полягут у ног Турусканской и опять придется устраивать ее в Гречин.

Другое дело Серьга Ладейко, вот у кого оказался железный хребет! Я-то думала, что он тоже кинется выяснять отношения с Мытным, ан нет! Стоило ему получить прощение от Анны Васильевны за намерение брать ее в заложницы, как он тут же отправился в Вершинино. Там, в компании огольцов, которыми верховодили Пантелеймон и Семка, отобрал у вернувшейся Чернушки ее знаменитую книгу, заявив, что неча тут ерундой заниматься, когда целому выводку будущих ведунов не хватает учебных пособий. Был еще один жуткий скандал, из которого Ладейко вышел победителем. В результате Рогнеда уже имела головную боль в виде чуть не двух сотен мальцов с жадно горящими глазами. К ним присоединились нескольких дюжин дурневчан и малгородцев, дружков Ладейко, которые сразу пугнули архиведьм тем, что если им не помогут с обучением, так они сами начнут разбираться в Черной книге, и тогда никому мало не покажется. Августа бухтела и пробовала переложить заботу на плечи Архиносквена, но тот уверенно заявил, что скорее пойдет и утопится. А бабуля успокоила подруг, уверив, что ничего страшного в этом нет и, по сути, парни – это те же девки, только дурнее и в штанах. Не убедила, но смириться заставила.

Пока я предавалась размышлениям и воспоминаниям под неусыпным вниманием Августы, прибежала встопорщенная, раскрасневшаяся «пичуга». Тихая мама Ладейко меня тоже сильно удивила, оказавшись в рядах самых ярых неприятелей Илиодора. Не обращая внимания ни на княгиню, ни на чернокнижника, она еще издалека стала нам махать рукой, делая непонятные знаки. Августа наклонила голову, всматриваясь и вслушиваясь в ее задыхающуюся речь.

– Там, там Брюнхильда… – всхлипнула «пичуга» и села в траву.

– Сдохла, – поняла я.

Вороньи крылья оглушительно хлопнули у меня над головой, и я, сообразив, что мне как гроссмейстерше тоже следует быть там, присела на кошачьих лапах, внутренне боясь, что из кошки не получится сразу обернуться сорокой и я опозорюсь в глазах Илиодора, но все равно прыгнула. Воздух ударил в крылья, и я замахала ими изо всех сил. Кстати, Ланка эти недели только и делала, что носилась сойкой по всему Серебрянску, клянясь, что в жизни нет ничего лучше полетов, а я опасалась, что она этими упражнениями намахает себе плечи как у Митяя. Но пока все было нормально, малость сгорел детский жирок, а так какой была, такой и осталась.

В конюшне творилось что-то несусветное. Брюнхильда ржала так, что ее было слышно на весь Лог. Я поняла, что старая кобыла все еще жива, плюнула на утомительные крылья, опустилась на землю и побежала на своих двоих. Илиодор и Анна, которую во время прогулок всегда сопровождал конный эскорт, догнали меня. Илиодор протянул руку, помогая взобраться на его Беса, я зыркнула на него, давая понять, что никакого мира между ведьмой и чернокнижником быть не может, но все-таки влезла на жеребца.

И тут ржание смолкло, наступила оглушительная тишина. Всадники, полные недобрых предчувствий, дали шпоры лошадям. Ведьмин Круг едва ли не в полном составе толпился возле дома, а те любопытные, которые всегда и везде суют свой нос, надеясь быть первыми, топтались у ворот, покрикивая на Лушку, вызвавшуюся быть привратницей.

– Что там? – бросилась я в конюшню. Вид у Лушки был слегка ошалевший. Створки конюшни были распахнуты и сияли, словно там горел сильный светильник. Я заметила Архиносквена, бабулю и еще пару представителей Конклава, которых я, к своему стыду, все время путала. Они стояли плотно друг к другу и как зачарованные смотрели на лежащую в соломе денника Брюнхильду. Но не престарелая внучка Всетворца сейчас занимала их, а маленький, неизвестно откуда взявшийся жеребенок. Он вздрагивал, обводя всех взглядом огромных небесно-голубых глаз, у него была белая – шерстинка к шерстинке – шкурка, и каждый волосок ее светился, словно маленький огонек. Брюха шумно обнюхивала его, а он раскачивался, потом мотнул головой и попытался встать. Ноги его едва держали, но он не оставлял попыток и в конце концов вознесся над землей, уперев четыре маленьких копытца в солому и задрав голову в какой-то странной лошадиной гордости от первого достижения.

– Ну вот наконец и случилось, – облегченно вздохнул Илиодор.

И поскольку он первым нарушил тишину, на него сразу все воззрились, даже Брюха, с немым вопросом: что «случилось»?