– Конечно.

Варя скрылась в кабинете и через минуту с победным видом вынесла выпуск журнала «Восток» с открытой в нужном месте страницей.

– Читайте!

Варшавский быстро пробежал глазами отчеркнутый Вариным ногтем отрывок.

– Н-да… На это я не нахожу возражений. Как ни дико звучит, но факты… Пусть такие зыбкие, но настоящий ученый не может ими пренебречь. В общем, если бы у меня под присягой спросили, кто лежит связанным у меня в квартире, я бы ответил, что это Энкиду, победитель Хумбабы и Небесного быка.

– Какого быка? – усмехнулся Богдан.

– Небесного, – уже без особой уверенности повторил профессор.

– Передайте от меня привет досточтимому профессору Шилейко, – усмехнулся Богдан. – И скажите, что бык был с урукского скотного двора.

– Не, погодите! – Сердюченко опустил «наган». – Так получается, что и у меня жинка в тюрьме, и у него? А коли мы мою вызволять собрались, так, может, зараз и его освободим? Семь бед – один ответ. Може, он и гад, а ей-то чего страдать? А при жинке, глядишь, и он усмиреет! Може, он гад такой от печали?

– Если это возможно, – нахмурился профессор. – Зульфию Ибрагимовну надо освободить обязательно. Слышишь, Ли?

– Хорошо, – кивнул китаец. – Но прошу вас, профессор, пока нас с Сердюченко не будет, не развязывайте Богдана ни под каким видом и не давайте Павке приближаться к нему. Лучше всего запереть его в ванной и не слушать, что он говорит. Боюсь, что он способен подавлять волю. Тогда и ваш гипноз не поможет.

– Ты же говорил, что он добре бьется, – Тарас посмотрел на китайца без понимания. – И оставить его тут? Сам сказал, что его надо держать от Павки подальше. Ну так пусть нам поможет. – Он глянул на Богдана. – Так ты точно хочешь жинку освободить?

1 января 1939 года, воскресенье.

Москва. Здание следственного

управления НКВД

Сердюченко посигналил перед воротами следственного управления и, когда красноармеец со скрипом распахнул створки, загнал машину во внутренний двор, но мотор глушить не стал.

– Пусть работает, – нервно буркнул он. – А то если что, так ведь по закону подлости не заведемся.

Он потянулся в карман за папиросами, но Богдан его остановил:

– Нельзя долго стоять тут без дела. Если бы ты привез настоящих арестованных, не стал бы сидеть и курить в машине. И мотор заглуши. Подозрительно.

– И то верно, – вздохнул шофер, выключая двигатель. – Ладно, выходите тогда.

Он первым выбрался из машины на очищенную от снега площадку и для достоверности выволок обоих пассажиров за шиворот.

– А ну, давайте! – прикрикнул он.

Богдан мельком осмотрел двор и отметил, что в дальнем конце из мешков с песком устроено пулеметное гнездо. Однако пулемет, к его удивлению, был направлен не на ворота, а куда-то вправо, на невидимую за углом здания цель.

Шофер прикрикнул на «арестованных» еще пару раз и погнал их ко входу в здание. Красноармеец на воротах не обратил на происходящее почти никакого внимания – насмотрелся. Сердюченко, поочередно подталкивая в спину то китайца, то Богдана, загнал обоих в дверь и повел сначала вверх по лестнице, а затем по коридору до поста охраны в вестибюле. У парадного входа он заметил Козакевича – тот расписывался в журнале о получении ключей от кабинета. Тут же у дверей стояли двое конвойных с карабинами, а на стуле, возле шкафчика с ключами, восседал грузный охранник в кожанке, обтянутой портупеями.

– О, Сердюченко! – Козакевич узнал шофера. – Как отпраздновал?

– Да уж какие тут праздники, – подходя, отмахнулся водитель. – Вот, товарищ Дроздов велел двух задержанных отвезти. Зарегистрируете? А то я без привычки.

– А сам он?

– Голова у него шибко болит, – усмехнулся Тарас.

– А-а… – сочувственно улыбнулся следователь, но тут же нахмурился и сунул ключи в карман. – Погоди-ка! А по какому делу задержанные? Как мне их регистрировать?

– Да це ж по делу о стратостате, – Сердюченко глянул на охранника в кожаной куртке. – Товарищ Дроздов велел с вами лично переговорить. Я вам шепну пару слов, а вы уж сами решите, как записать задержанных.

– Ладно, – подозрительно произнес Козакевич. – Пойдем в кабинет. А этих красавцев лучше в подвал спустить. А то у меня допрос через полчаса.

– Но товарищ Дроздов…

– Да что ты заладил: Дроздов, Дроздов! – разозлился следователь и окликнул охранника: – Миша! Доставь задержанных куда следует. Пусть Дроздов у себя командует, а у нас тут свои порядки.

Охранник несколько раз вдавил кнопку звонка на стене, вызывая дополнительный конвой, а Козакевич пропустил шофера вперед и следом за ним поднялся по лестнице. В коридоре второго этажа гуляло эхо, у дальнего окна стоял конвоир с карабином у ноги, ковыряя в зубах пальцем. Увидев следователя, он вытянулся по струнке.

Козакевич отпер дверь, пропустил шофера в кабинет, а сам шагнул следом.

– Ну что? – спросил он, усаживаясь за стол. – Рассказывай.

Он ленивым движением выдвинул ящик и бросил туда ключи от двери. Воспользовавшись этой заминкой, Сердюченко выхватил из-за пояса «наган» и направил его на следователя.

– Думаешь, я удивлен? – тот лишь презрительно улыбнулся в ответ. – Что, в свои игры решил поиграть? Где Дроздов?

– А ну заткнись, шельма! – зло прошипел Сердюченко, стараясь унять предательскую дрожь оружия в руке. – Прикажи привести мою жинку.

– Понятно, понятно, – Козакевич улыбнулся и настолько быстро выхватил откуда-то «браунинг», что шофер не успел испугаться.

В следующий миг Козакевич поспешно рванул спусковой крючок – хлопнул выстрел, но пуля свистнула, не задев Сердюченко, пробила дверь и коротко взвизгнула рикошетом в коридоре. От испуга шофер дважды пальнул в ответ, выстрелы прозвучали, как удары молотком по железной кровле. Следователь коротко вскрикнул, хватаясь за пробитую грудь, и нелепо опрокинулся на стуле, забрызгав кровью зарешеченное оконное стекло. Комнату затянуло запахом пороха.

«Конец, – подумал Сердюченко, холодея от страха. – Теперь уж мне отсюда не выбраться».

На секунду он задумался, что можно предпринять в столь нелепо сложившейся ситуации. Понятно было, что вот-вот в кабинет ворвется конвойный с винтовкой, однако Сердюченко решил не дожидаться этого, а сам выскочил за дверь, готовясь пристрелить любого, кто попадется ему на глаза.

Но стрелять не пришлось. Конвойный валялся на полу, уставив окровавленное лицо в потолок – отрикошетившая пуля попала ему в лоб. Он еще подергивал ногой, но жизнь уже покинула его тело. Оторопев от увиденного, Сердюченко замер, не зная, что делать дальше.

«Если внизу услыхали выстрелы, то через лестницу мне теперь не прорваться, – затравленно подумал он. – А коли не слышали? Все же стены здесь толстые, да и двери глухие».