14

Федор вспомнил, как осенью того же 1730 года, уже после счастливого вступления государыни на самодержавный престол, пришел к нему, размешивая ботфортами московскую октябрьскую грязь, лейб-гвардии Преображенского полка сержант Коростылев с запечатанным пакетом. Пока продрогший посланец отогревался в людской избе, Соймонов сломал печать и вынул указ. А в указе том велено было явиться ему, флота капитану Федору Соймонову, не мешкая, к господину генерал-прокурору, графу и кавалеру Ягужинскому Павлу Ивановичу...

Вздохнул капитан. Видно, кончился его отпуск. Да то, может, и неплохо. Что-то стало ему последнее время душновато в родных палатах без соленого морского ветра, без натужного гудения парусов и скрипа канатов просмоленных, захватанных матросскими руками... Позже, в своих записках, он сам признается: «...а чтобы оставить морскую корабельную службу, по совести, ни на мысль мою не приходило...»

Тогда же и собрался. Взошел в угловую горницу, где у колыбели первенца-сына сидела жена, перекрестил обоих, сказал, что уходит. Понимал, что не просто так вызывает его «око государево», — понял это еще тогда, при первой встрече. И, ведая нрав Павла Ивановича, еще тогда же подумал, что в покое не оставит. Вот только не мог даже представить себе, на какую службу его вызывает господин генерал-прокурор и почему именно он, человек, вроде бы к флоту касательства не имеющий...

Добравшись не без труда до палат Ягужинского, Федор обчистил ноги у крыльца и велел доложить, что-де флота капитан Соймонов согласно указу явился. И приготовился ждать. А как же, чем выше на административной лестнице сидит персона, тем больше у нее, у персоны, великих государственных дел. Тем дольше выдерживает персона оная посетителей своих в прихожей... Однако ждать ему не пришлось. Лакей в ливрее зеленого сукна обернулся мигом и сказал, что его сиятельство господин граф ждут-с...

«Граф... — не мог не подумать про себя Соймонов. — Давно ли сиятельством-то стал?» Как всякий родовитый шляхтич, он очень болезненно переносил новые пожалования. И, несмотря на дальнее свойство, даже помимо своего желания, никогда не забывал о том, что происходил Ягужинский из сыновей лютеранского органиста, игравшего в одной из московских кирок. Он отдавал должное уму и энергии генерал-прокурора. Но где-то в уголке памяти хоронились сведения о том, что начинал Павел-то Иванович путь свой пажом в свите Головкина, известного своим неравнодушием к красивым мальчикам... А потом от царского денщика дошел до генерал-прокурора, оставаясь в неизменном фаворе. Он даже сохранил свой пост при Екатерине Первой несмотря на вражду всесильного Меншикова... Арестованный «верховниками», он скоро был освобожден и, по воцарении Анны, занял свою прежнюю должность. Объявление же о возведении генерал-прокурора в графское достоинство было сделано вовсе недавно, и указ еще готовился. Но для дворни он был уже, разумеется, «сиятельством»...

Ягужинский принял Соймонова просто, без церемоний. Павел Иванович был высокоросл, не ниже Федора, хорошо сложен и, несмотря на лета свои, тучностью не отягощен. Лицо его было приветливо сейчас, манеры свободны, даже несколько развязны.

Он налил Соймонову рюмку анисовой из штофа, стоящего возле тарелки с неизменными солеными огурцами и редькой. Это еще покойный государь приучил птенцов своих к таким-то вкусам. Налил и себе. А потом, без всяких обходных маневров, объявил, что желал бы видеть капитана в службе статской, и не кем иным, как прокурором сенатским, по делам Адмиралтейств-коллегии. Поелику-то чиновники зело воровству подвержены, а он, генерал-прокурор, наслышан о честности капитана Соймонова, о его неуклонной совести и исполнительности по присяжной должности своей...

Известие сие явилось для Федора как гром с ясного неба. Он взмолился не неволить должностию статской. Говорил о незнании коллежских административных дел, о неумении, о неспособности тягаться с понаторевшими в крючкотворстве чиновниками. Уверял, что его обведут, обманут...

Ягужинский слушал, не перебивал. Потом, усмехнувшись тонкими губами, не без яду заметил, что полагает адмиралтейские дела не столь мудреными, как искусство навигации или составление карт дальних морей, а потому сильно надеется, что изучение оных «крючкотворств» не займет у капитана чересчур много времени.

Павел Иванович на сем встал со стула, давая понять, что беседа окончена и иного решения не будет.

Соймонов не помнил, как и до дому-то добрался. Менялось все — служба морская, вне которой не мыслил он себя, местопребывание семейства, поскольку находилось Адмиралтейство в Петербурге. Нужно было учиться разговаривать с чиновниками, которых Федор и ранее-то на дух не переносил. А ныне приспело время самому чиновником становиться. А на что, собственно говоря, он-то сам надеялся? На то, что его за выслугой стольких лет в дальних гарнизонах оставят в покое? Что зачтут заслуги? Но во-первых, какие такие особые у него заслуги? Со времени Петра Великого миновали уже два царства, началось третье. А дворянин обязан служить. И чем служит лучше, тем служит дольше. Государь Петр Великий тоже не оставил бы своего капитана без должности. Вот только вряд ли стал бы он переводить «морского» в сенатские прокуроры... Но тут уж с горы, как говорится, виднее. На минуту вспомнил Федор Иванович с сожалением уютный московский дом, налаженное не без труда домашнее хозяйство, свой кабинет, где на столе в рабочем порядке были разложены карты и планы, подготовленные к работе. Федор Иванович собирался в тишине и покое составить атлас и лоцию Каспийского моря...

Несколько дней спустя капитану Соймонову, обретавшемуся в отпуске в Москве, был вручен указ о назначении его прокурором Адмиралтейств-коллегии с жалованием по четыреста рублей за год.

Месяц-другой ушли на сборы да на печали. Особенно горевала Дарья Ивановна. Отяевы были исконными жителями Подмосковья. И как пал мороз в конце года, так и отправился по зимнему тракту вновь назначенный прокурор с семейством из Москвы в Петербург, где и поселился он на Одиннадцатой линии Васильевского острова, в доме стольника Отяева, полученном в приданое за супругою Дарьей Ивановной...

Но почему все-таки именно на него пал выбор генерал-прокурора? Ведь не из-за далекого же родства по женской линии... Зачем, в действительности, мог понадобиться флотский служака в чиновничьей среде? Федор Соймонов был человеком, конечно, образованным, но для моря. Его знания вряд ли могли сгодиться в плаваниях среди бумаг и циркуляров, указов и инструкций... Правда, за годы службы была у него репутация исключительно честного, хотя и бесхитростного и несколько прямолинейного человека. Может быть, эти качества привлекли к нему внимание Ягужинского, который, как правило, не делал