В результате Элиард Раст обучил Гумберта Пистла медитации «Железная Кожа» и другому, более традиционному гун-фу Заводной Руки (само название общества говорило о совершенном механическом устройстве Вселенной), и опыт военной службы в сочетании с изощренной техникой и дьявольской выносливостью позволили Гумберту стать величайшим из равных.

В восхождении Гумберта Пистла на вершину Общества Заводной Руки не было бы ничего ужасного – разве что незавидная участь постигла одного потомственного врага, зарабатывавшего себе на хлеб преподаванием нелепого стиля Безгласного Дракона (основополагающим принципом которого было бессистемное стремление сохранить каждую человеческую жизнь), – если бы мир не рухнул и неспешный путь к гармонии не прервался бы раз и навсегда.

Великий хаос Сгинь-Войны и Овеществления положил конец всему, что знал Гумберт Пистл. Случайно или движимые подсознательной тягой, мы разрушили уклад своих жизней, сократили численность популяции до крошечных островков человеческого обитания и сотворили мир, сама материя которого взаимодействовала с нашими мыслями. Гумберт Пистл, с тронутыми сединой висками и несгибаемый, как тис, уцелел, но пришел в ужас от разрушений, постигших планету. Увидев рассыпавшиеся шестеренки великой системы, Пистл захотел собрать механизм и вновь привести его в действие. Не он один. Мы все видели этот хаос и боялись его, но, вместо того чтобы подойти и понюхать, как сделали бы на нашем месте порядочные млекопитающие, порядочные приматы, мы оцепенели и впали в спячку; подобно ящерицам в облачную погоду, мы захотели укрыться в норке, вернуться к ограниченным горизонтам предсказуемых проблем и предсказуемых же радостей.

Гумберт Пистл в отчаянии скитался по новому миру. Всюду царила разруха. Чувство судьбы, посетившее его в Обществе Заводной Руки, испарилось. Но в один прекрасный день он увидел нечто обнадеживающее, великое и ужасное – а увидев, различил первые ноты искомой мелодии. Напевая ее про себя, он принялся строить новый мир – вокруг останков прежней финансовой системы и Общества Заводной Руки. Он назвал свое творение «Джоргмундом». В венах «Джоргмунда» тек ФОКС, который не подпускал к нам новое и возрождал старое.

Элизабет Сомс кашляет. Она говорила много и долго. Я наливаю ей воды из пластмассового ведерка в углу. Оно ужасного цвета шартреза, и потому Элизабет обернула его одеялами – в результате получилась штука из бедуинской «Икеи». Элизабет делает глоток и прижимается ко мне.

– Что он увидел? – спрашиваю я.

– Не знаю.

Вот он – краеугольный камень. Двигатель Гумбертовой машины, вражеский план. «Джоргмунд». ФОКС. Гонзо. Все взаимосвязано. Осталось только найти саму связь. Узнать зачем. Что такое «Джоргмунд»? В чем его цель? Какое место занимаю я в его планах?

– Мне надо попасть в Ядро, – говорю Элизабет Сомс.

Она не спрашивает: «А ты готов?» и не говорит: «Если тебя поймают…» (риторические эллипсисы совсем, совсем не в ее правилах). Она обдумывает последние события, взвешивает «за» и «против», в этом новом свете открывает глаза и решительно кивает:

– Хорошо.

До сих пор Великая Империя Ателье – континент моды и шика, поставщик разнообразных вечерних туалетов, визиток, галстуков, бабочек, смокингов и повседневных костюмов, – занимала на моей личной карте крохотный островок с наветренной стороны Никчемного архипелага. Там жили умелые, но бесполезные люди, изолированные от бурного течения настоящей жизни. Однако Ройс Аллен избавил меня от этих предрассудков. Портные жизненно необходимы. Ройс Аллен – передающая подстанция всех новостей и штормовых предупреждений, глас Истины для тех, кто в силу своей влиятельности обычно его не слышит. Люди его ремесла долгие годы исподволь спасали мир.

– Нет, сэр, шартрез – это катастрофа. В нем вы похожи на вурдалака. На нежить, да. Мечта карикатуриста, сэр. Нет, боюсь, вид у вас не бледный и аристократичный, как вы вообразили, а скорее разлагающийся. Вообще, я бы посоветовал розовый. Или, если настаиваете, красно-коричневый, хотя, на мой вкус, от него разит помоями. Да. О, что я думаю об экономике? Плохи дела. Да, я в курсе ваших новых предложений, сэр. Простите, но хуже только мешок, в котором ваша женушка выступала вчера по телевизору. Да. Массовая безработица не за горами, как я понимаю. Если позволите, сэр, я бы попросил вас оставить экономику в покое. Пусть рынок недвижимости и банки сами все утрясут, а вы на следующей неделе приходите на примерку. Замечательно. Ах да, насчет обуви. Рискну спросить: неужели вы советовались по этому вопросу с министром обороны? Только он мог сподобить вас на кубинский каблук.

Одежда, которая на мне сейчас, – совсем из другой оперы. Она была пошита с тем же мастерством и отвечает стандартам высочайшего качества, однако создавалась с иной, не столь мирной целью. Брюки двухслойные: подкладка из чистого шелка, мгновенно липнущая к ноге; верхний слой грубее и бесшумно скользит по шелку. Он не угольно-черный, а крапчатый – ночной камуфляж. Куртка того же цвета немного тянет в плечах, потому что я на дюйм крупнее прежнего владельца. Такая одежда помогает чинить зло и насилие в тишине.

На мне костюм ниндзя. Надевая его, я обнаружил в промежности огромную мертвую пчелу. Обошлось без крика: я ведь человек серьезный и занят серьезным делом. Кроме того, за мной наблюдала Элизабет Сомс. Я взял пчелу за одно гигантское крылышко и с сардонической усмешкой выбросил в мусорное ведро, похолодев ниже поясницы. Оно и к лучшему: я только что смотрел, как Элизабет влезает в свой костюм (в какой-то момент она в нем запуталась и частично оголилась), и думал, не подождут ли дела, пока я уложу ее обратно в постель. Надо сосредоточиться. Меня подмывает изучить Элизабет куда более приятным и полезным образом, а это плохая идея. Плохая, плохая, плохая! Громко рычу. Она оборачивается.

Я поднимаю глаза и вижу ее лицо. Взгляд у Элизабет терпеливый, но терпение это не естественное, а вынужденное. Я что-то бурчу. Она целомудренно целует меня в щеку.

– Готов?

– Да.

И мы уходим в раннюю ночь.

Дом, на крыше которого поселилась Элизабет, высотой всего в несколько этажей. С соседнего здания свисает пожарная лестница. Элизабет успела привязать к нижней ступеньке веревку; она дергает ее, и мы забираемся. Лезть далеко – этажей пятнадцать или больше. Мы карабкаемся мимо окон, кухонь и враждующих семей; подслушиваем любовников и ловим обрывки телешоу. Выше и выше. Я начинаю понимать, откуда у Элизабет такая поджарая фигура. На крыше она проводит меня через полосу препятствий, которая идет по восходящей и оттого становится все увлекательнее. Наконец мы на двадцатом этаже. Движения Элизабет меняются, теперь она осторожничает – значит, цель близко.

Эта крыша скользкая, с небольшим уклоном. На ботинках ниндзя для таких случаев есть резиновые ребра, но у моего благодетеля был маленький размер. Девичьи ножки. Надеюсь, он был мужчиной. Не хочу носить костюм мертвой девушки. Дальний конец крыши упирается в очередную стену, по-настоящему огромную – она поднимается на семьдесят этажей вверх. К счастью, тут есть лифт – некое подобие люльки для мойщиков окон. В кино на таких обычно дерутся. Но вы бы не стали, зуб даю. Вы бы вежливо сели и обсудили с врагом любимые рестораны расстилающегося под вами города, может обменялись бы именами. На крыше вы бы слезли и тогда уж начали драться, чувствуя твердую землю под ногами и зная, что погубит вас враг, а не сила притяжения, или пошли бы мириться и пить кофе в баре на сороковом этаже. Доски довольно крепкие, на них можно стоять или сидеть. Но, если по ним ходить, они прогибаются под ногами. И кое-где уже треснули. Один из болтов, которыми они крепятся к каркасу, отвалился, другой вот-вот расколется. У мойщиков окон железные нервы.