Герд Гигеренцер сообщает о более серьезном нарушении того же правила со стороны Гарри Марковица, породившего метод «выбора портфеля» (инвестиций) и получившего ятрогеническую награду Шведского государственного банка, премию памяти Альфреда Нобеля (ее еще называют «Нобелевской премией по экономике») заодно с хрупкоделом Мертоном и хрупкоделом Стиглицем. Я много раз говорил, что «выбор портфеля» – это шарлатанство: за пределами научного сообщества метод не имеет никакой ценности и приводит к катастрофам (см. Приложение II). Примечательно, однако, что профессор-хрупкодел Марковиц не использует собственный метод выбора портфеля; он применяет более совершенные (и более простые) методики таксистов, похожие на те, которые предложили мы с Мандельбротом.

Я считаю, что следует принуждать ученых есть свою стряпню, когда это возможно, чтобы стало ясно, кто есть кто в науке. Вот вам простое эвристическое правило. Если идеи ученого применимы к реальности, использует ли он их в повседневной жизни? Если да, ученого стоит принимать всерьез. Если нет, его лучше игнорировать. (Если человек занимается чистой математикой или богословием, или преподает поэзию, проблема исчезает сама собой. Но если он занят чем-то практическим, будьте осторожны!)

Фальшивых ученых вроде Триффата можно противопоставить Сенеке: первый – болтун, второй – практик. Я применял этот метод, не глядя на научные достижения ученого; я смотрел только на то, что он делает. Однажды мне попался «исследователь счастья», заявлявший, что «заработок свыше 50 тысяч долларов в год не делает нас более счастливыми». Сам он тогда зарабатывал в университете вдвое больше и, видимо, знал, о чем говорит. Его доводы базировались на «экспериментах», результаты которых публиковались в виде «статей с высоким индексом цитирования» (опять же среди других ученых), и на бумаге казались убедительными – пусть я и не в восторге от самого понятия «счастье» и современной вульгарной интерпретации «поиска счастья». Так что я как идиот этому ученому поверил. Год или два спустя я узнал, что он очень жаден до денег и отправился в лекционное турне, чтобы заработать. Для меня этот довод перевешивает любой индекс цитирования.

Еще один вопиющий случай обособления. Иногда пропасть между болтовней и жизнью видна всем невооруженным глазом; возьмите того, кто хочет, чтобы другие жили по каким-то правилам, но сам этим правилам следовать не собирается.

Никогда не слушайте человека левых взглядов, если он не расстался со своим состоянием или не живет так же, как хочет, чтобы жили другие. У французов это явление называется «социалист с икрой», gauche caviar, у англосаксов – «шампанский социалист». Это человек, который защищает социализм, иногда даже коммунизм, или иную политическую систему, ограничивающую доходы, и при этом купается в роскоши, часто оттого, что получил наследство, – и не понимает, что социалисты в первую очередь негодуют против такого образа жизни. Такую же ошибку совершали распутничавшие римские папы вроде Иоанна XII или Александр VI (Родриго Борджа). Противоречие можно довести до абсурда, как это сделал французский президент Франсуа Миттеран, который пришел к власти как социалист, а жил помпезно, как французские короли. По иронии судьбы его заклятый враг, консерватор генерал де Голль предпочитал старомодный аскетизм, и носки ему штопала жена.

Я видел кое-что и похуже. Мой бывший клиент, богач со своего рода общественной миссией, перед выборами убеждал меня финансировать кандидата, предлагавшего повысить налоги. Я отказался – из этических соображений. При этом мне казалось, что мой клиент ведет себя по-геройски, ведь если бы его кандидат победил, налоги для богатых были бы повышены. Через год я узнал, что моего клиента подозревают в участии в масштабной схеме, позволявшей уклоняться от налогов. Он всего лишь хотел, чтобы более высокие налоги платили другие.

За последние годы я сдружился с активистом Ральфом Нейдером, человеком обратных качеств. Ральф демонстрирует изрядную личную доблесть и полное безразличие к грязи, которой поливают его враги; мало того, он живет ровно по тем правилам, которые проповедует. Совсем как святые, которые ставят на кон свою душу. Этот человек – светский святой.

Есть люди, избегающие бюрократическо-журналистской говорильни; они ставят на кон нечто большее, чем собственная шкура. Они ставят на кон свою душу.

Посмотрите на пророков. Пророчество – это акт веры, не меньше. Пророк – это не тот, кто первым выдвинул какую-то идею; нет, это человек, который первым поверил в эту идею – и воплощает ее на практике.

В главе 20 мы увидели, что пророчество (правильно сделанное пророчество) – это вычитание, связанное с распознаванием хрупкости. Собственная шкура на кону (и готовность проиграть) отличает настоящего мыслителя от болтуна, который всегда прав задним числом. Но для того, чтобы стать пророком, нужно сделать еще один шаг. Это вопрос взятых обязательств, точнее, как говорят философы, доксастического обязательства — готовности доказать свою веру. Для Жирного Тони и Ниро такое доказательство требует действий (анти-Стиглиц). Словом «докса» древние греки называли веру, отличая ее от «знания» («эпистеме»); это вера за пределами слов, вот почему в греческом, используемом в богослужениях, это слово стало означать «величание».

Тот же самый термин можно применить ко всевозможным идеям и теориям: истинным автором теории можно назвать только того человека, который верит в нее доксастически, то есть принимает на себя нелегкий долг следовать этой теории; и это не обязательно тот самый человек, который первым предложил идею – за бокалом вина или, например, в сноске в своей статье.

Лишь тот, кто верит в теорию по-настоящему, в конечном счете не будет противоречить себе и не превратится в зловредного послесказателя.

Фондовый рынок: величайший, поставленный на поток перенос антихрупкости в истории – дитя порочной асимметрии, позволяющей ставить на кон очень немногое. Я говорю здесь не об инвестициях, а о нынешней системе упаковки инвестиций в акции «публичных» корпораций, менеджерам которых позволяют играть с системой. Эти менеджеры, конечно, обладают более высоким престижем, чем предприниматели, рискующие на самом деле.

Вопиющее проявление агентской проблемы состоит в следующем. Есть разница между бизнесом, который управляется наемными менеджерами, и бизнесом, который управляется собственником; в последнем случае владелец отчитывается сам перед собой и готов нести убытки. У менеджеров корпораций есть стимулы, но не ограничители, однако общественность этого не понимает, сохраняя иллюзию, что менеджеры «стимулируются» должным образом. А значит, ни в чем не повинные вкладчики и инвесторы дают менеджерам полную свободу действий. Я говорю здесь о менеджерах в фирмах, собственники которых не управляют своим бизнесом.

Я пишу эти строки в эпоху, когда фондовый рынок США принес пенсионерам более трех триллионов долларов убытка за последний десяток лет, если сравнить частные инвестиционные фонды с государственными (я великодушен; на деле разница больше). В то же время менеджеры представленных на бирже компаний благодаря асимметричности опционов стали богаче на 400 миллиардов. Они объегорили несчастных вкладчиков на манер Фалеса. То, что произошло с банковским сектором, еще более возмутительно: банки потеряли денег больше, чем зарабатывали когда-либо в истории, а их менеджеры получили миллиарды долларов в качестве компенсаций, – налогоплательщик проиграл, банкир выиграл. Политические решения, призванные исправить ситуацию, вредят обычным людям, ну а банкиры потягивают провансальское розовое вино на яхтах в Сен-Тропе.