Если в сложившихся обстоятельствах Ирландию и завоевали, то не успокоили. Последние елизаветинские кампании стоили Англии два миллиона фунтов стерлингов, а Ирландия понесла еще больший ущерб, поскольку Ольстер был разорен, Манстер западнее Корка практически обезлюдел, торговля прервалась, города лежали в руинах, а жители страдали от голода. Жестокостью казней и последующим соглашением завоевание Маунтджоя вызвало глубокую горечь, гэльские и староанглийские общины отдалились от короны. Елизавета никогда всерьез не сомневалась в предположении, что гэльскую Ирландию можно покорить, несмотря на недостаточные ресурсы и без долгосрочных обязательств. В результате шансы на мирную ассимиляцию Ирландии внутри унитарного королевства Англии резко сократились.

Не менее серьезным обстоятельством с английской точки зрения был тот факт, что ирландская Реформация не пустила значимых корней. Хотя политическое сопротивление введению Генрихом VIII и Елизаветой королевской супрематии было ограниченным, не хватало миссионерской работы протестантов. Было сложно привлечь проповедников в Ирландию, официальное требование предоставить Библию на английском языке приходилось нарушать из-за проблем с доставкой и преобладания гэльского языка, а Новый Завет на гэльском напечатали только в 1603 году. Возможно, правительство прагматично рассчитывало постепенно размывать народную религиозную культуру, сначала в Пейле и королевских городах, а потом и дальше, в сельской местности. Однако решительное форсирование колонизации выходило за рамки финансовых возможностей елизаветинского режима и, судя по всему, привело к обратным результатам, поскольку католическое духовенство оставалось в своих приходах, половина ирландских монастырей за пределами Пейла по-прежнему действовали, а церковная администрация проявляла слабость. В гэльской Ирландии тюдоровскую религиозную политику скоро начали отождествлять с завоеванием и колонизацией; в Пейле окреп консерватизм староанглийской общины, а джентри сохраняли римско-католическую мессу, назначая личных капелланов. Были предприняты усилия обратить людей в свою веру, но бедность ирландских епархий и приходской жизни представляли тому непреодолимое ограничение; печатного станка в Ирландии не было до 1551 года; и, несмотря на попытки улучшить систему образования, Тринити-колледж в Дублине основали только в 1592 году. И наконец, ирландским властям не вменялось в обязанность приносить присягу в том, что они признают королевскую супрематию[894].

Однако ирландская Реформация добилась некоторых успехов. Несмотря на Regnans in excelsis, большинство католиков были готовы признавать Елизавету королевой, если не главой Ирландской церкви. Тем не менее провал протестантства можно назвать полным. С одной стороны, осознание ирландца как непоколебимого «паписта» вносило свой вклад в ужесточение английских позиций. С другой – католическое самосознание усиливало в староанглийской общине чувство изолированности и независимости. Когда Яков I насаждал в Ирландии новую протестантскую элиту, чтобы оградить корону от ирландских католиков, он играл с огнем. К тому же управление Ирландией Стюартами не было конституционным по английским стандартам. Да, ирландский парламент созывался в 1613, 1634 и 1640 годах, но чтобы добиться законодательства, враждебного к католическому большинству, требовалась крутая администрация. В 1613 году палате общин откровенно обеспечили тенденциозный набор протестантов. Тем не менее в 1641 году наступил критический момент, когда лишенные собственности гэльские жители Ольстера стихийно напали на протестантских фермеров в ярости, что приблизило национальное восстание в Ирландии и внесло свой вклад в начало гражданской войны в Англии.

С точки зрения верховной власти переход от «королевства» к «государству» самым очевидным образом поддерживался Реформацией. До разрыва с Римом Кромвель саркастически заметил Генриху VIII, что английские прелаты лишь «наполовину королевские подданные». К тому же Реформация превратила Англию в унитарное государство в формальном смысле, так как король-в-парламенте может принимать законы, которые связывают и церковь, и государство. Это равнялось революции в сфере подчинения, поскольку, как заметил Роберт Аск, лидер «Благодатного паломничества», старый обычай был таков, что «дела духовные всегда относились к Конвокации и не обсуждались в парламенте, и что… после мессы Святого Духа они всегда в первую очередь одобряли первую главу Великой хартии вольностей, касающуюся прав и свобод Церкви, а теперь не так»[895].

Статуты времен Реформации отреклись от Великой хартии вольностей, поскольку отменили «свободу» церкви от светской юрисдикции. Ни один парламент до Тюдоров не имел юридических полномочий, обеспечивших принятие Актов об аппеляциях, Акта шести статей или Актов о единообразии 1549, 1552 и 1559 годов[896]. Елизаветинские Законы о супрематии и единообразии пошли даже дальше практики времен Генриха, – когда закон принимался без согласия священнослужителей и вопреки официальному протесту Конвокации.

Однако если законодательные полномочия расширились, то королевская супрематия не равнялась парламентской независимости. Напротив, она была построена по образцу правления Константина Римской империей после его обращения в христианство: корона взяла на себя полную ответственность за руководство церковью. К тому же Генрих VIII утверждал свое право определять церковные догматы. Соответственно, и его «верховная власть», и «верховенство» Елизаветы были «имперскими», несмотря на то что проводились через парламент. Да, отмены Марии и елизаветинские восстановления статутов Реформации укрепили роль парламента как законодательного органа. Однако в 1534 и 1559 годах супрематию объявили присущей монарху: парламент просто признавал существующий факт. Согласно тюдоровской теории, королевскую супрематию фактически признали в англосаксонские времена. (Когда Мэтью Паркер изучал англосаксонские рукописи, спасенные им из бывших монастырских библиотек, он стремился подтвердить уложение английской, а не кельтской церкви.) Тезис заключался в том, что королевская супрематия от Бога, а не от человека; парламент ее ввел в закон, а не создал, поскольку она предопределена Богом, а не людьми. Королевская власть обоснована в Священном Писании, и эти авторитетные источники были представлены в сборнике «Достаточно обширная антология». Многие из этих текстов приводили в пропагандистских трактатах Эдвард Фокс, Стивен Гардинер, Ричард Сэмпсон и другие авторы. Джон Фокс в своем труде «Деяния и памятники» тоже анализировал несколько текстов, включая предполагаемое письмо папы Елевферия Луцию I.

Поскольку королевская супрематия дарована Богом – значит, парламентская власть в этом вопросе либо несущественна, либо дополнительна. Когда Елизавета излагала свою позицию в «Декларации действий королевы» (A Declaration of the Queen’s Proceedings), которая составлялась во время Северного восстания, она заявила, что ее власть пришла от «законов Господа»: «Королевства всегда прилагались к короне нашего королевства благодаря нашим предкам». Она «связана долгом перед Богом обеспечить, чтобы все подчиненные нам владения жили в вере, смирении и соблюдении обрядов христианской религии». Тогда как христианские государи «пекутся» о душах своих подданных, языческие правители «только суетно заботятся о телах людей». Таково было мнение Генриха VIII. Однако Елизавета думала не так, как ее отец, когда отказала себе в праве «определять, выносить решение или устанавливать какой-либо церковный догмат христианской веры». Эта функция, с ее точки зрения, принадлежала Конвокации, поэтому по принципиальным соображениям, а также чтобы обойти пресвитерианское парламентское лобби, королева на деле поддержала отделение церкви от государства, управляя тем и другим, но через разные административные системы[897].

Тем не менее «роялистская» интерпретация супрематии была спорной. Даже Томас Кромвель утверждал, что «имперская» королевская