Не доходя до холма десятка шагов, он остановился:

— Дальше вам нельзя. К древу больного должен поднести служитель Света.

Он коротко кивнул Ноа и по глазам монашка увидел — тот понял все без слов. Парень позаботится о том, чтобы миряне не вмешивались в… ну во что бы там дальше ни произошло.

Тело ребенка оказалось на удивление тяжелым — мертвый вес. Подрясник на груди тут же стал пропитываться влагой. Найд почти бежал к вершине холма. Снега у корней ясеня-великана оказалось неожиданно мало — видно, падал он тут негусто из-за путаницы ветвей. Новиций опустил девочку на мягкий ковер опавшей листвы. Упал рядом. Маленькие войлочные подошвы заскребли землю — ребенка снова сотрясла судорога, уже слабее, короче. Теперь или никогда.

Он глубоко вздохнул, пропуская через легкие насыщенный прелью и земляными запахами воздух. Положил ладони на влажные светлые волосики. Прикрыл веки. Свет ударил его мгновенно, будто под черепной костью сверкнула молния. Никогда раньше это не приходило так мощно и так быстро. Он видел то место, где заржавленное острие копья, выломав зубы, разворотив челюсть и нёбо, задело мозг. Предчувствие не обмануло — чтобы залечить такой ущерб, его собственной энергии не хватит, даже если он вычерпает себя досуха и падет мертвый на тело Альмы. Значит, придется черпать откуда-то еще. Эта девочка так похожа на его сестру — такую, какой он помнил ее. Даже имя созвучно — Альма, Айна. Вот только волосы у этой малышки материны, светлые, как тополиный пух.

Найд опустился вниз, сквозь корни уснувших трав и вдоль корней древесных, полных золотого сока и уходящих на неведомую глубину, к подземным водам, берущим исток еще дальше и глубже, в полной оранжевых огоньков жизни тьме. Их было больше, чем звезд на ночном небе, и он почувствовал их желание отдать — так, наверное, чувствует пчела полные нектара цветы. И уподобился пчеле, и пил, забирая от каждого помалу, и отдавал крохотные частички себя взамен, собирая и копя, обращая тысячи маленьких светов в один все побеждающий Свет. И когда уже казалось, голова взорвется от затопившей все белизны, наболевшее место за лобной костью открылось, будто что-то разошлось и уступило, дало дорогу другому и новому, чтобы никогда больше не закрыться.

Золотой поток устремился в детское тело через ладони Найда. В этот момент он и ребенок стали одним. Найд взял на себя боль малышки, а взамен питал измученную плоть жизнью, своей и заемной, зная, что Свет сам найдет путь туда, где он нужнее всего. Хрустальная музыка звучала в ушах, и наполняла пальцы, покалывая острыми гранями, и уходила в землю, и возвращалась с новыми нотами, пока Найд не почувствовал себя колоколом — пустотелым, но дающим звук, когда вселенная стучала изнутри в стенки его сердца.

Все кончилось внезапно. Темный и полый, Найд упал на землю, подломившись в спине. Он лежал неподвижно, втягивая воздух мелкими глотками, — собственная грудная клетка казалась тяжелой, как могильная плита. Перед глазами висел густой туман, и в мутной пелене что-то двигалось, медленно приподнималось над землей.

— Цветочки! Смотри, какие красивые, — тонкий голосок лепетал над ним, захлебываясь от восторга. — Тебе какие больше нравятся, беленькие или синенькие?

Под нос Найду ткнулось что-то щекотное, с фиалковым запахом. Он сморгнул, с трудом отвел свинцовую голову назад — и сквозь редеющий туман разглядел букет подснежников и лиловых крокусов в детской руке. Кое-как подоткнув локоть под бок, Анафаэль приподнял непослушное тело. Он по-прежнему лежал в сени ясеня, но снег на макушке холма растаял, и над распаренной землей качали нежными головками цветы — в начале зимы здесь наступила весна.

— И те и другие, — ответил он на вопрос Альмы и наконец отважился взглянуть в ее лицо. От страшной раны не осталось и следа. Даже шрама не было — только в приоткрытом ротике не хватало передних зубов, явно молочных.

Снег, вмерзший в почву за пределами зачарованного круга, заскрипел под чужими шагами. Ноа с выражением лица, повторявшим детское, присел на корточки перед Альмой и накинул ей на плечи теплое одеяло. Найд благодарно улыбнулся: одежда девочки была заскорузлой и местами еще насквозь мокрой от крови.

— Ты так сиял! — прошептал монашек, протягивая Альме желтый крокус, дополнивший ее коллекцию. — Ярче Света Милосердного. Теперь уходи, тебе нельзя больше здесь.

— А где мама? — щебетала тем временем малышка, вытягивая тонкую шею из грубошерстного одеяла, как птенец из гнезда. — Я хочу подарить ей цветочки.

— Сейчас, сейчас пойдем к маме, — Ноа поднялся на ноги и подхватил на руки шерстяной сверток. — На опушке леса есть зимовник для пчел — там, где монастырская пасека. Ищи сожженную березу, под ней. Схоронись там и жди меня. Только обязательно дождись!

— Я хочу кушать, — пискнула Альма и доверчиво положила русую головку на плечо Ноа. Монашек подозрительно хлюпнул носом и, не оборачиваясь, зашагал с холма.

— Их «черепахи» так пердели в блоке! Мало того что наших от вони вырубило, знать всю чуть не потравило!

— Ага, а то бы Лунной никогда не взять верх. Интересно, что им там перед боем скармливают, крысиные кишки?

— Да уж, у гладов Лунной пердеж — самое страшное оружие.

Дружный гогот и стук соединяемых над столом кружек обозначили согласие собеседников. Кай отхлебнул дешевого эля и поднялся со скамьи — мочевой пузырь давно уже звал наружу.

Заведение под вывеской, в которой слова теснились, сливаясь в одно — «Почтикалека», было грязной забегаловкой, где любили промочить глотки гладиаторы Церрукана — невзирая на школу и ранг. Особенно популярным «Калека» становился в зимний сезон, когда холод и непогода загоняли гулявших в увольнительной бойцов под крышу. В упомянутом сражении против Лунной Аджакти не участвовал, зато Папаша и Тач стяжали в нем громкую славу, вдвоем выстояв против пятерых «черепах» высшего пэла, а потому «отпущенных» милостивым устроителем игр. Именно это событие теперь и отмечала теплая компания «танцоров».

Пропихавшись между столами и обжимающимися парочками, Кай миновал занавешенный альков, откуда раздавались сладострастные стоны, кучку свежих посетителей с клеймами Дакини и наконец вывалился на морозный воздух. Потрескавшуюся стену у входа во множестве украшали заледеневшие желтые разводы. Он добавил к ним еще один. Ежась от холода, Кай быстро завязал штаны и собирался уже снова шмыгнуть в вонючее тепло кабака, но тут дорогу ему заступила примечательная фигура.

Женщина была с ног до головы укутана в длиннейший белый плащ, правда основательно задрызганный по подолу. Из-под капюшона виднелась только нижняя часть лица, но и она была скрыта маской — такой же белоснежной, как и одеяние незнакомки. «А эта-то что здесь делает?» — раздраженно мелькнуло в мозгу Кая. Встреча с дерлемек, собирателями мертвых, считалась в Церрукане недобрым знаком. Поэтому служительница Дестис могла без опаски бродить даже по самым злачным кварталам города — любой здравомыслящий вор или растлитель, завидев ее, сразу поспешил бы перейти на другую сторону улицы.