— Надеюсь, еще увидимся в Дамаске, — сказал профессор главному смотрителю, спускаясь с крылечка гостиницы.

— В котором часу уезжаете? — спросил Асаад.

— В пять утра из Тадмора выезжают автобус и машина с полицией. Я переночую у Али.

— Будьте осторожны, — напутствовал Халид.

Интересно, кому-нибудь хотя бы раз помогли такие напутствия, как «осторожнее» или «не болей»? Зачем их говорят люди на всех языках мира?

— Не волнуйся, три часа до аэропорта, а оттуда в Польшу. А вы на что надеетесь? Закрывайте музей и уезжайте. Прежняя жизнь закончилась. Все. Если гражданскую войну не удушили в зародыше, то она затянется на многие годы, — сказал на прощание профессор.

Один поляк все время тыкал пальцем в небо. Небо продырявилось и сдулось, как парашют, накрыло Пальмиру. А поляк испугался и сбежал.

— Вы знаете, почему я здесь остаюсь, — уклонился от ответа главный смотритель Пальмиры.

— Подумай о своих внуках, — порекомендовал профессор.

— У них все хорошо, я не беспокоюсь, — заверил Халид.

От волнения они обращались друг к другу то на «вы», то на «ты».

— Спасибо тебе, Казимеж, — расчувствовался Халид.

Старый поляк обнял не менее старого сирийца на прощание и, махнув рукой, пошел к машине.

— Лекарство в шкафу, — предупредил из-за руля Али. — Я написал, сколько давать.

Халид Асаад еще долго стоял в темноте, всматриваясь, как удаляются красные огни стоп-сигналов на машине его старинного приятеля Али ибн Сины. Хранитель решил не возвращаться в Тадмор, в свой большой и опустевший дом, а переселиться в гостиницу для археологов, в номер профессора Михайловского.

6

В городе перепутались улицы и дома. Люди приходили домой, а попадали в чужие квартиры. Многим нравилось, они оставались и начинали другую жизнь. В теплых тапочках и любви. И был это не хаос, а начало нового мира. Никто даже не задумывался, куда подевались старые хозяева этого жилья. Наверное, из этого и состоит жизнь? «Глядь, а часы твои носит коварная ложь…»

Халид Асаад был далек от того, что происходит в городе. Он стряпал чечевичную похлебку, прославленную в Книге Бытия Ветхого Завета. Промыв чечевицу, слегка поджарил на масле нарезанный кольцами лук, сложил все в кастрюлю, посолил, добавил воды и варил на слабом огне полтора часа.

— Еще. Как там? Шпинат… потом лимонный сок, — сам с собой разговаривал хранитель старины. — И будет мне счастье.

Шаркающие шаги отвлекли старика от похлебки. За его спиной стоял Стип, держась за дверной косяк.

— Ты уже встал? — спросил об очевидном Халид.

— Мне уже лучше, — просипел молодой мужчина, — не могу больше лежать.

— А что, тебе идет этот костыль, — пошутил Асаад.

Хорват попытался сесть за стол, но задел больной ногой табурет и вскрикнул.

— Ой, что ж ты так неаккуратно, Стиппи, — запричитал сириец и помог больному удержать равновесие, когда тот усаживался на стул.

— Не называйте меня по-американски. Я обижусь, — предупредил хорват.

Халид поставил перед археологом плоскую тарелку с лахмой — молочным мягким хлебом, популярным в Сирии. Его традиционно выпекали в круглой оловянной форме, а потом разрезали на треугольники.

В глубокую тарелку Асаад налил свежеприготовленной чечевичной похлебки.

— Тебе надо много есть, чтобы поправиться, — сказал он на старушечий манер.

— Я не хочу кушать, — возразил Стип по-детски.

— Ешь, говорю! — строго приказал главный смотритель и тут же смягчил тон: — Чай будешь? Я черный в термосе заварил, с имбирем, грейпфрутом, гвоздикой, с перцем горошком. Прямо супер!

— Спасибо, что ухаживаете за мной, — поблагодарил смущенный хорват, улыбаясь далеко не старческому лексикону деда.

— Я рад помочь! — ответил старик без всяких лицемерных экивоков наподобие «не за что» или «не стоит благодарности».

— Простите меня за те плохие слова, что я говорил. Я не в себе был… Я уважаю старших… очень.

— Твои извинения приняты, — ответил Халид.

Старик налил в кружку чаю из термоса и вернулся к столу.

— Нога болит?

Стип отрицательно покачал головой, чтобы не говорить с полным ртом.

— Где похоронили Свету? — спросил он, проглотив ложку чечевичной похлебки.

— Ее тело осталось в тайнике девяти пророков. Ты же знаешь, что достать ее оттуда не представляется возможным. Во всяком случае, пока не кончится война.

— Я все равно вернусь туда, — пробормотал хорват, потом посмотрел на старика и взвился: — Вот только не надо мне сейчас мораль читать! Я сказал, что старших уважаю, но это не ваше дело! Не ваше дело, почтенный Халид.

— Правильно, — согласился Асаад. — Я, Халид, главный смотритель археологического комплекса Пальмиры.

Он наполнил еще одну тарелку чечевичной похлебкой и пошел в комнату к украинцу, но, прежде чем открыть дверь ключом, обернулся к Стипу:

— Я хочу кое о чем тебя попросить…

— Да, пожалуйста! — насторожился хорват.

— Должен тебе сказать: когда я даю человеку честное слово, то умру, но сдержу его, — сказал сириец.

— Я тоже такой, — согласно кивнул Стип.

— Значит, я могу больше не запирать его дверь? — повертел ключ от номера Асаад.

— Вы, араб, спрашиваете у меня, хорвата, сдержу ли я слово? Без вариантов, обязательно сдержу! — с пафосом ответил Врлич.

— Хорошо, — улыбнулся Халид и вставил ключ в замочную скважину. Пробубнил себе под нос: — Араб или хорват, какая разница? Глупость какая. Хоть китаец. Человеком нужно быть…

— Почтенный Халид, — позвал смотрителя Стип, когда тот отпер дверь в комнату Лаврова, — а зачем вы ему помогаете?

— А вот это уже не твое дело, сынок! — отрезал Асаад.

Стип усмехнулся и вернулся к ароматной чечевичной похлебке, за тарелку которой Исав когда-то уступил свое право первородства Иакову. И началась их многолетняя вражда.

7

Стоит пойти дождю, как город начинает расползаться по швам. Из трещин сочится вязкая безнадега и прилипает к обуви. Она хуже никотина, ожирения и нищеты. Тащит в землю всех без разбору.

Теперь уже выздоравливающий Стип Врлич помогал Халиду Асааду готовить коллекцию музея Пальмиры к эвакуации. Он был в состоянии упаковывать, каталогизировать, но ходить много не мог, только от гостиницы и до музея, а потом копил силы на обратную дорогу.

— Без помощи мы тут зря время тратим, — заметил он как-то музейщику. — Я только два ящика наполнил, сил больше нет. Что вам майор сказал?