– Убедитесь сами, доктор, ни у кого нет даже царапины.

– Эти люди были из опасных?

– Не то слово, доктор. Вчера в девять утра в умывальнике убили Карбоньери. И это определенно сделал армянин.

– Расследование закрыто, – сказал комендант. – Все же сохраните нож Гранде. Всем на работу, за исключением больных. Папийон, вы заявили о болезни?

– Да, месье комендант.

– Вижу, времени вы не теряли, мстя за своего друга. Не такой уж я простофиля. К сожалению, у меня нет доказательств, и думаю, что их не получить. Последний раз спрашиваю, имеются у кого-либо заявления на этот счет? Если кто-то хочет пролить свет на данное двойное убийство, даю слово, что он будет деинтернирован и отправлен на материк.

Мертвая тишина.

Весь «шалаш» армянина сказался больным. В ответ Гранде, Гальгани, Жан Кастелли и Луи Гравон в самый последний момент тоже внесли себя в список больных. Комната опустела, освободившись от своих ста двадцати постояльцев. В ней остались пять человек из моего «шалаша», четверо из «шалаша» армянина вместе с часовщиком, старший по корпусу, продолжавший ворчать, что на него свалилось столько грязной работы по уборке, еще два-три заключенных, один из них эльзасец по прозвищу Большой Сильвен.

Этот человек жил на каторге сам по себе, ни с кем не объединяясь, но все его уважали и любили. Мотал он свои двадцать лет за дерзкое нападение на почтовый вагон скорого поезда Париж – Брюссель. В одиночку вырубил двух охранников сопровождения и побросал мешки с деньгами на железнодорожную насыпь, а там по ходу их уже подобрали его дружки – соучастники нападения. Взяли кругленькую сумму.

Видя, что мы шепчемся по своим углам, и не зная, что мы договорились не предпринимать друг против друга каких-либо действий, он решил взять инициативу в свои руки и заговорить первым:

– Надеюсь, вы не собираетесь идти врукопашную, как три мушкетера?

– Не сегодня, – ответил Гальгани. – Оставили на потом.

– Зачем же потом? Не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня, – вставил Поло. – Но лично я не вижу никакой причины убивать друг друга. А ты как думаешь, Папийон?

– Один вопрос: вы знали о том, что затевает армянин?

– Даю слово, Папи, мы ничего не знали. Если бы он еще был жив, я бы сам ему этого не простил.

– Если это так, – вступил в разговор Гранде, – почему бы нам на этом и не закончить?

– Мы тоже так считаем. Давайте пожмем друг другу руки, и больше ни слова об этом печальном событии.

– Договорились.

– Я – свидетель, – сказал Сильвен. – Искренне рад, что все так закончилось.

– Больше ни слова.

В шесть вечера зазвонил колокол. Слушая его, я не мог отделаться от вчерашней картины, снова возникшей перед глазами: обезображенное тело моего друга Матье, высунувшись из воды по пояс, быстро движется к лодке. Страшная, потрясающая картина нисколько не потускнела и через двадцать четыре часа. Вряд ли можно было надеяться, что акулы разделаются с армянином и Сан-Суси точно таким же образом.

Гальгани молчал. Он хорошо понимал, что произошло с Карбоньери. Он сидел на своей койке и болтал ногами, уставившись в пустоту. Гранде еще не вернулся. Колокольный звон длился не менее десяти минут. Продолжая болтать ногами, Гальгани тихо сказал мне:

– Надеюсь, акулы, сожравшие Карбоньери, не отведают ни кусочка от этого педераста-армянина. Было бы непростительно глупо, схватившись на смерть при жизни, оказаться после смерти в одном акульем брюхе.

С потерей искреннего и благородного друга в моей жизненной линии образовалась страшная незатягивающаяся брешь. Надо валить с Руаяля, и чем быстрее, тем лучше. Надо действовать. Изо дня в день я без устали твердил про себя эти слова.

– Поскольку идет война, а наказание за провалившийся побег стало куда как сурово, может, не время рисковать, Сальвидиа? Как считаешь?

Мы ведем разговор с итальянцем, обладателем золотой гильзы, в душевой, обсуждая только что прочитанный листок с новыми положениями о мерах ответственности за побег.

Я продолжаю:

– Но даже смертный приговор меня не остановит. Что скажешь?

– С меня хватит, Папийон. Уже натерпелся. Надо бежать, а там будь что будет. Меня устраивают в психушку санитаром. Я знаю, что у них в кладовке есть две деревянные бочки по двести двадцать пять литров каждая. Из них можно сделать хороший плот. Одна с оливковым маслом, а другая с уксусом. Если их хорошенько связать вместе, чтоб не разошлись, то, пожалуй, можно добраться до материка. С внешней стороны стены, окружающей психушку, охраны нет, а внутри круглосуточно дежурит один фельдшер-надзиратель, ему помогают еще несколько зэков присматривать за придурками. Почему бы тебе не присоединиться ко мне?

– В качестве кого? Санитара?

– Нет, это невозможно, Папийон. Ты же прекрасно знаешь, что тебе работу в дурдоме не дадут. Далеко от лагеря, охрана слабая – в общем, все против тебя. Но ты вполне можешь попасть туда под видом больного.

– Это очень трудно, Сальвидиа. Когда врач признаёт тебя чокнутым, он тем самым подтверждает твою полную умственную несостоятельность и снимает с тебя всю ответственность за все твои поступки. Он официально удостоверяет твою невменяемость. Ты представляешь, какую ответственность он берет в этом случае на себя, выдавая подобную справку? Ты можешь убить зэка, даже багра, его жену или ребенка – и с тебя как с гуся вода. Ты можешь бежать, совершить мыслимое или немыслимое преступление, и закон будет на твоей стороне. Самое худшее, что может ожидать тебя, – это «музыкальная шкатулка» (камера, обитая мягким звуконепроницаемым материалом) да смирительная рубашка. И то на какое-то время, определяемое законом. Таким образом, делай, что хочешь, даже беги, и по закону тебя не имеют права наказывать.

– Папийон, я верю в тебя: ты как раз тот человек, с кем я согласен бежать. Сделай все возможное, чтобы попасть в психушку. Заделайся психом. Как санитар, я смогу тебе помочь устроить сносную жизнь и протяну руку, если придется туго. Я понимаю, как ужасно оказаться среди опасных придурков, будучи нормальным.

– Давай устраивайся в приют для душевнобольных, Ромео. А я постараюсь хорошенько вникнуть в суть дела. Прежде всего надо разузнать как следует о первых симптомах сумасшествия, чтобы убедить врача. Во всяком случае, идея неплохая – получить справку о невменяемости.

И я приступил к серьезному изучению вопроса. В тюремной библиотеке книг по интересующему меня предмету не оказалось. Когда представлялась возможность, я беседовал с бывшими клиентами упомянутого заведения, находившимися там какое-то время на излечении, и постепенно сформировал достаточно ясное понимание о нем.

1. У всех умалишенных жуткие головные боли в затылочной части.

2. Зачастую в ушах стоит шум.