— Некоторые матери, особенно властные женщины, привыкшие доминировать и контролировать все вокруг, разрушают хрупкую психику своих детей, даже не понимая, что они делают. Дети подобны цветам, пытающимся вырасти на строго ограниченном пространстве. Им необходимо пробиваться самим, совершать свои собственные ошибки. И мы вовсе не помогаем им, опутав их сетью правил, заставляя соответствовать нашим ожиданиям и делая вид, что мы способны обеспечить их безопасность.

Только сейчас до Кейт дошло в полной мере, что происходит.

Ее называют плохой матерью на всю страну, по национальному телевидению, в присутствии ее родных, сидящих в зале.

Она вырвала свою руку из пальцев Талли.

— Что здесь происходит?

— Тебе нужна помощь, — сочувственно произнесла Талли. — И тебе, и Маре. Я тревожусь за вас, и твой муж тоже. Он попросил меня помочь. Мара хочет поговорить с тобой об этом, но боится.

Тут Мара вышла на сцену, лучезарно улыбаясь аудитории.

Кейт почувствовала, что вот-вот расплачется, и сознание собственной уязвимости только усилило ее гнев.

— Не могу поверить, что ты решилась на такое!

Доктор Тиллман подошел к Кейт.

— Давайте признаем очевидное, Кейтлин. Вы разрушаете неокрепший дух своей дочери. Талли — ваша подруга. Она просто хочет, чтобы вы задумались над своим родительским поведением…

— И она хочет помочь мне стать хорошей матерью?! — Кейт повернулась к Талли, а потом обратилась к аудитории: — И вы собираетесь выслушивать советы женщины, которая сама не представляет, что такое любовь и что такое семья? И что такое нелегкий выбор, который приходится делать семейной женщине? Единственный человек, которого когда-либо любила Талли Харт, — она сама.

— Кейти… — едва слышно прошипела Талли. — Мы в прямом эфире.

— И это все, что тебя волнует, не так ли? Твои рейтинги. Что ж, надеюсь, они согреют тебя в старости, потому что больше у тебя не будет ничего и никого. Что ты знаешь о материнстве и любви?

Кейт смотрела на подругу, испытывая такую неприязнь, что это испугало ее саму.

— Твоя собственная мать тебя не любила. И ты продала душу за славу. Да, черт побери, только что ты сделала именно это. — Кейт повернулась к аудитории: — Перед вами ваш идол, уважаемая публика. Чертовски душевная и заботливая женщина, которая за всю свою жизнь, пожалуй, не сказала ни одному человеку, что любит его.

Кейт отстегнула микрофон и блок питания, швырнула их на пол и бросилась опрометью со сцены. По дороге она схватила Мару за руку и увлекла за собой.

За сценой к жене кинулся Джонни и заключил ее в свои объятия. Он крепко прижал Кейт к себе, но она не могла почувствовать даже тепло его тела. Подбежали родители Кейт и мальчики. Все собрались вокруг в кружок вокруг Кейт и Мары.

— Мне так жаль, дорогая! — воскликнул Джонни. — Я и не представлял, что так все получится, ведь Талли хотела тебе помочь…

— Я не могу поверить, что Талли так поступила, — сказала растерянная миссис Муларки. — Должно быть, она думала…

— Не надо, — резко оборвала ее Кейт, ладонью смахивая слезы. — Мне все равно, что она думала или что она хотела. С сегодняшнего дня меня это больше не интересует.

Когда Талли выбежала в коридор, Кейт там уже не было.

Она стояла в коридоре долго, очень долго, затем вернулась на сцену и посмотрела в зал, на ряды незнакомых людей. Талли пыталась улыбнуться, и ей это даже удалось, но на этот раз ее знаменитая выдержка оставила ее. Она слышала тихий гул аудитории. Похоже, ей сочувствовали. Доктор Тиллман продолжал говорить, стараясь заполнить неожиданную паузу словами, которые она была не в состоянии понять. Вероятно, доктор Тиллман продолжал начатый разговор, пытаясь удержать шоу на плаву, поскольку они были в прямом эфире.

— Я просто хотела ей помочь, — сказала Талли аудитории, прерывая доктора. Талли присела на край сцены. — Я что-то сделала неправильно?

Публика разразилась громкими аплодисментами, которые долго не смолкали. Одобрение этих людей было таким же безусловным, как их присутствие. Это должно было заполнить пустоту внутри Талли. Это всегда срабатывало, но на этот раз даже аплодисменты не помогли.

Кое-как Талли удалось довести передачу до конца.

Но потом она осталась на сцене одна и почувствовала себя невыносимо, фатально одинокой. Сначала ушла публика, затем — ее сотрудники. Ни у кого не хватило мужества заговорить с ней перед уходом. Талли знала: они обижены на нее за нападение на семью Джонни.

В коридоре послышались шаги, кто-то шел в сторону Талли.

Она подняла голову — рядом стоял Джонни.

— Как ты могла так поступить с Кейти? Она доверяла тебе, мы все доверяли тебе.

— Но ты-то хоть веришь, что я хотела ей помочь. Ты сам говорил, что Кейти распадается на части. А доктор Тиллман сказал мне, что в критических ситуациях требуются крайние меры. Он считает, что самоубийство…

— Я увольняюсь, — сказал Джонни.

— Но… попроси ее позвонить мне. Я все объясню.

— Я бы не рассчитывал на ее звонок.

— Что ты хочешь этим сказать? Мы дружим уже тридцать лет.

Джонни окинул ее таким холодным взглядом, что Талли невольно поежилась.

— Думаю, сегодня ваша дружба закончилась.

Бледный утренний свет проникал в окна, рассеивая мглу. Над заливом кружили чайки. Их крики, резкие и пронзительные, и громкий плеск волн, накатывающих на берег, означали, что мимо их дома проплывает паром.

Обычно Кейт нравились эти звуки наступившего утра. Несмотря на то что она жила на побережье уже много лет, Кейт по-прежнему любила наблюдать за бороздящим залив паромом, особенно по ночам, когда суда были освещены и напоминали прозрачные шкатулки с драгоценными камнями.

Но сегодня эта картина не трогала ее. Кейт сидела на кровати, положив на колени раскрытую книгу, чтобы Джонни оставил ее в покое. Она уставилась взглядом в страницу, но буквы расплывались перед глазами и превращались в одинаковые черные точки. Она продолжала вновь и вновь прокручивать в памяти вчерашнее шоу, анализировать его с разных углов зрения. Чего стоило одно название: «О матерях, склонных к гиперопеке, и о дочерях, которые их ненавидят».

Ненавидят!

«Вы разрушаете неокрепший дух своей дочери».

И доктор Тиллман, приближающийся к ней со словами о том, что она ужасная мать, ее собственная мать в первом ряду, которая первой начала плакать. Джонни, вскакивающий со своего места и орущий оператору что-то, чего Кейт не расслышала.

Кейт все еще была в шоке от произошедшего, она словно окаменела. Но под застывшей оболочкой рокотала лава злости, не сравнимой ни с чем, что испытывала Кейт до сих пор. Она редко злилась по-настоящему, и происходящее с ней сейчас пугало ее. Она боялась, что если сорвется на крик, то уже не сможет остановиться. Поэтому она из последних сил старалась держать эмоции в себе и внешне казалась спокойной.