Той ночью с четверга на пятницу я, сидя на кухне, тихо смаковала рюмку вина. За несколько минут до этого я бережно достала бутылку красного вина, осторожно вынула пробку и сделала первый глоток. Мне следовало подумать о жаре — была чрезмерно высокая температура для июньской ночи. Я была абсолютно уверена, что нахожусь дома одна, для этого мне не требовалось обойти дом, мне только хотелось, чтобы Хайме, когда проснется, первым делом увидел меня. Нужно было успокоиться, для чего следовало выпить немного вина. На меня волнами накатывала ярость, которую я старалась контролировать, и все повторяла, что ничего не произошло, потом я решила поработать. Когда рюмка опустела, я поднялась, чтобы налить себе еще немного. Тут открылась дверь на улицу. Я посмотрела на часы. Было два часа пятнадцать минут.

— Малена?

— Я здесь, — ответила я и снова села на место.

Тут же в кухню вошел Сантьяго с виноватым видом, показывая, что спорить со мной он не собирается. В его лице не было ничего особенного, но я почувствовала что-то странное, что-то необычное в его поцелуе… Я отказалась от заранее приготовленных упреков, а он не стал извиняться и сказал, что отвез Рейну домой. Я только спросила Сантьяго, правильно ли он поступил, оставив ребенка четырех лет одного. Он мне ответил, что оставил Хайме спящим и был уверен, что вернется раньше, чем тот проснется. Сантьяго попросил у меня прощения и обещал, что этого больше не повторится, а я слушала его оправдания, но могла думать лишь об одном: что он бросил нашего сына. Сантьяго смотрел на меня, я отражалась в его зрачках, потом я медленно села, а он стоял передо мной.

— Что ты делаешь?

— Проверяю контрольные.

— Мы можем поговорить?

— Конечно.

* * *

Пару недель до этого разговора Рейна пригласила меня пообедать, сказав почти то же самое: «Нам надо поговорить», и, хотя я попыталась избежать этого приглашения под предлогом, что у меня почти нет денег, времени и аппетита, она продолжала настаивать, убеждая, что очень хочет пригласить меня, что уже сообщила маме о том, что в удобный для меня день мы оставим Хайме у нее, и что она знает невероятно хороший японский ресторан, он недавно открылся и доступен по деньгам. Мне нравилась японская кухня, и я согласилась.

Рейна ожидала, что я откажусь, но я приняла приглашение. Слова Рейны «нам надо поговорить» означали самое худшее, потому что еще с детства мы никогда не находили общий язык. Мы были единодушны лишь в одном — в том, что метеорологи обязательно ошибутся с прогнозом погоды. Материнство, как магический наркотик, превратил мою сестру в невероятно консервативную женщину. Теперь на ее лице всегда было такое же озабоченно-страдальческое выражение, как в тот день, когда мы получили энцефалограмму Паситы. Рейна походила на нашу мать больше, чем я, и с этим следовало согласиться, хотя мне было тяжело каждый раз, когда я слышала ее жалобы об «этих ужасных улицах, кишащих нищими, шлюхами и неграми, которые продают скобяные товары, с киосками, набитыми порнухой. А ведь мимо них каждый день ходят дети в колледж, и куда смотрит правительство, и какого черта делает городской совет, и какого черта происходит с приличными горожанами, разве мы платим налоги для того, чтобы судьи вступали в союз с криминалом, и что свобода не в этом состоит, и что важно думать о том, как будут расти наши дети». Я была уверена, что Рейна говорит это, попав под влияние Эрнана.

«Я не знаю, как ты можешь так жить», — сказала мне Рейна, я не знаю, как ты выходишь из затруднительных положений, как ты ходишь по улицам, ничего не замечая, а я ответила ей, что всегда доверяла Сантьяго, а думаю я о будущем, о стоимости земли, об образовании для детей, о коррупции в системе управления, о влиянии темных сил на средства массовой коммуникации, о судьбе песеты в европейской денежной системе и еще о нескольких десятках проблем первостепенной важности. По-настоящему же меня беспокоит только, станет ли Хайме счастливым человеком, станет ли он, по меньшей мере, юношей приемлемого роста через двадцать лет, сколько месяцев мне еще придется работать, чтобы содержать семью и не брать в долг. Рейна никогда до сих пор не работала, и благородство Эрнана делало для нее больше, чем можно было представить, я думаю, что она пошла бы работать лишь после его смерти. Мой муж, со своей стороны, работал много, хотя не зарабатывал ни копейки, он работал над тем, чтобы найти выход из этих обстоятельств. Я никогда не задумывалась о том, чем занимаются другие, даже Рейна, чья прямая спина и нарочито суровый взгляд выражали почти комическую торжественность. Она заранее заказала суши, чтобы успеть сказать мне свои дивные слова.

— Малена, я полагаю, наступил момент, когда ты решишь, будешь ли ты что-либо делать, чтобы спасти свой брак, или нет.

Я подавилась глотком вина и закашлялась на пару минут, прежде чем сумела рассмеяться.

— Какой брак? — спросила я.

— Я говорю серьезно, — произнесла она.

— Я тоже, — ответила я. — Если ты хочешь услышать правду, то я чувствую себя вдовой, у которой двое детей, одному сорок лет, другому четыре года. Иногда, по чистой инерции, я сплю со старшим.

— И что еще?

— Больше ничего.

— Точно?

— Точно.

Тут Рейну прорвало, она говорила очень долго о Сантьяго, о Хайме, обо мне, о моей жизни, обо всем, что она видела, пока столько времени пробыла в моем доме, о том, что все только казалось хорошо, о том, что у нее не было другого выхода и о том, как она все контролировала. Она заставила меня понервничать, хотя я старалась казаться спокойной и отвечала односложно: «А, э, да, нет», потому что сестра не понимала, что мне не все равно, а мне хотелось убедить ее в этом.

— А вдруг у твоего мужа есть любовница? — спросила меня Рейна наконец.

— Я бы сильно удивилась.

— Но тебе не было бы жаль?

— Нет.

— Тебя бы это не разозлило?

— Нет, думаю, что нет. Я сделала бы то же самое, если бы у меня было время. Думаю, что это стало бы полезно для меня, но у меня нет ни одной минуты, чтобы этим заняться, мне дорога каждая секунда, чтобы зарабатывать деньги и приносить их домой, словно я и есть муж, сама знаешь.

— Не будь такой циничной, Малена.

— Я вовсе не такая, — мне показалось, что мои слова испугали сестру. — Я говорю серьезно, Рейна. Дело не только в том, что мне не нравится моя жизнь, мне ничто в ней не нравится, а только потому, что искренне верю, что достойна другой судьбы. И мне безумно хотелось бы влюбиться, но в зрелого мужчину, во взрослого, понимаешь? И на пару месяцев окунуться в омут с головой, уйти от Сантьяго и превратиться в роскошную содержанку на время, чтобы меня баловали, гордились мной, чтобы меня развлекали, чтобы меня мыли… Тебя когда-нибудь мыли? — Рейна отрицательно покачала головой, и я успокоилась. Я раскаивалась, на меня давила ее глупая улыбка, которую она энергично изображала. — А меня да, и это было прекрасно. Я клянусь тебе, что мне понравилось, я бы отдала что угодно, чтобы еще раз испытать это, но так не случилось, у меня нет мужчины, который бы сделал это, и нет времени, чтобы его искать. В последний раз, когда я столкнулась с мужчиной, с которым мне захотелось заняться сексом, я была беременна.