Настораживали и отталкивали крайних республиканцев предусмотренные статусом Ордена привилегии для его членов - не только политические, но и материальные. Почетный легион разделялся на 15 когорт (и здесь древнеримская атрибутика!) - по 350 легионеров, 30 офицеров, 20 командоров и семь гроссмейстеров в каждой. Все они считались кавалерами Ордена и каждый из них получал строго дифференцированное жалованье: гроссмейстеру - 5 тыс. франков в год, командору - 2 тыс., офицеру - 1 тыс., рядовому легионеру - 250 франков[1245]. Кроме денежных выплат кавалеры Ордена имели льготы в отношении карьерного роста, хотя и не могли передавать свои права по наследству.

Немудрено, что при голосовании в законодательных палатах об Ордене Почетного легиона разгорелись жаркие споры. В Госсовете «за» выступили 14, «против» - 10 парламентариев. В конечном счете Законодательный корпус одобрил проект Ордена 166 голосами против 110[1246]. Так, с немалым трудом, Орден пробивался сверху к «низам» через парламентские барьеры. Зато в «низах» - военных и гражданских - он сразу обрел и сохраняет доныне (!), уже повсеместно, вплоть до «верхов», исключительную популярность. За первые два года, еще до коронации Наполеона, орденские знаки Почетного легиона получили 9 тыс. французов, а к 1808 г. - 20 275[1247]. Лишь единицы - такие, как два героя войны за независимость в Северной Америке генерал, маркиз М. Ж. Лафайет и маршал граф Ж. Б. Рошамбо, - отказались от этой награды.

Первый во Франции торжественный церемониал награждения орденом Почетного легиона состоялся 15 июля 1804 г. (уже после того как Наполеон был провозглашен императором) - во дворе парижского Дома инвалидов, там, где теперь, в наше время, президент Франции вручает награды кавалерам этого ордена.

Реформируя и укрепляя политические основы Французской республики, Наполеон в то же время не меньше внимания уделял экономике. Первый консул как глава реформированного государственного аппарата быстро ликвидировал разрушительные, словно после землетрясения, следы режима Директории. Прежде всего он наладил (если не сказать возродил) бюджет страны, который Директория буквально развалила. Придя к власти, Наполеон обнаружил в государственной казне всего-навсего 167 тыс. франков - сумма по тому времени и в масштабах великой державы ничтожно малая, что и дало основание Ш. Годену при вступлении в должность министра финансов заявить, что на тот момент «финансов во Франции фактически не существовало».

Невероятно, но факт: за один год Наполеон упорядочил налоговую систему в стране, обуздал казнокрадство и спекуляцию, пресек финансовые злоупотребления. 6 января 1800 г. был учрежден знаменитый Французский банк - с тех пор и поныне неизменно один из самых стабильных в мире. Уже к 1802 г. поступления в бюджет Республики составили 500 млн франков, к 1804 г. - 769 млн[1248]. Столь быстрое «финансовое оздоровление» Франции Жан Тюлар по праву назвал «сенсационным»[1249].

Как добился Наполеон таких результатов в такой короткий срок? Что ему помогло? Конечно, он опирался на обновленную или заново созданную (по его же инициативе и под его руководством) администрацию, а в первую очередь - на таких «финансовых волшебников», как Ф. Лебрен и Ш. Годен. Но ведь и сам первый консул разбирался в вопросах экономики лучше любого из глав государств его времени. Выдающийся экономист, профессор Тюбингенского университета в Германии Фридрих Лист (1789-1846) находил у Наполеона «больше государственной мудрости, чем у всех современных ему писателей-экономистов во всех их произведениях». «Во всяком случае, если это было и не так, - комментировал вывод Листа Е. В. Тарле, - то самому Наполеону всегда казалось, что это именно так; и в строгом соответствии с таким убеждением он и поступал»[1250].

Первым делом Наполеон мобилизовал на обслуживание своего режима крупнейших финансистов Республики. Среди них уже тогда выделялись трое: Жан Бартелеми Ле Куто де Кантеле (1746-1818), будущий граф де Френель, семья которого возглавляла несколько международных банков; Жак Лаффит (1767-1844) - с 1830 по 1831 г., министр финансов и глава правительства Франции, и, конечно же, один из самых богатых людей Европы Габриэль-Жюльен Уврар (1770-1846), прозванный «финансовым Наполеоном». Все они после революционного хаоса были заинтересованы в политической стабильности и потому охотно поддержали Наполеона, тогда как Директорию третировали (банкир Ж.-П. Колло говорил о ней: «пять призраков власти»[1251]).

Вскоре после 18 брюмера Наполеон собрал у себя самых крупных банкиров и коммерсантов Франции на совещание, где заявил: «Я обращаюсь к тем людям, которые благодаря своему состоянию и кредиту, плодам промышленной деятельности, соединенной с добропорядочностью, могут способствовать торжеству революции, что наконец даст французам правительство, пользующееся уважением как со стороны друзей, так и со стороны врагов Республики. Все должно воодушевлять вас к тому, чтобы предпринять самые благородные усилия . Объединимся же и сплотимся!»[1252] Толстосумы откликнулись на этот призыв и единодушно решили предоставить новому правительству кредит на 12 млн франков золотом[1253].

Однако сознавая, сколь важна поддержка со стороны толстосумов, Наполеон всегда относился к ним с недоверием, ценил их, но не уважал. Вот что говорил он о них П. Л. Редереру: «Нельзя, чтобы знатность происходила из богатства. Кто такой богач? Скупщик национальных имуществ, поставщик, спекулянт - короче, вор. Как же основывать на богатстве знатность?»[1254] Подозревая в любом из них вора, казнокрада, спекулянта, Наполеон, еще будучи первым консулом, а в особенности став императором, старался держать их всех, что называется, в ежовых рукавицах. «Тяжелую руку нового властителя некоторые спекулянты и казнокрады почувствовали очень скоро, - писал об этом, пожалуй, наиболее выдающийся знаток экономической политики Наполеона Е. В. Тарле. - Он подержал в тюрьме знаменитого в те времена поставщика и хищника Уврара, возбудил преследование против ряда других, приказал строжайше проверять счета, задержал выплаты, показавшиеся ему малообоснованными. Он несколько раз прибегал к такому приему: сажал финансиста в тюрьму, когда была уверенность в совершенном им мошенничестве, независимо от того, успел или не успел тот ловко замести следы, и держал его там, пока тот не соглашался выпустить свою добычу»[1255].