Еще одним частым посетителем был молодой немецкий математик из Вены Вальтер Майер. Затем он стал ассистентом Эйнштейна. Эйнштейн называл его своим “калькулятором”. Вместе они работали над некоторыми статьями по единой теории поля. Эйнштейн считал его “славным малым, который, если бы не был евреем, уже давно был бы профессором”18.

Даже Милеве Марич, которая после развода взяла девичью фамилию, а теперь опять начала пользоваться фамилией Эйнштейн, удалось наладить с ним напряженные, но вполне приемлемые отношения. Из поездки в Южную Америку он привез ей горшки с кактусами. Поскольку Милева любила растения, это можно было рассматривать как знак примирения. Приезжая в Цюрих, Эйнштейн иногда останавливался у нее на квартире.

Эйнштейн даже пригласил Милеву остановиться у него и Эльзы, когда она будет в Берлине. Такое предложение могло поставить в неудобное положение каждого из них, и Милева разумно предпочла жить у Габеров. Их отношения настолько улучшились, сказал ей Эйнштейн, что друзья удивляются, когда он начинает рассказывать, как прекрасно они ладят. “Эльза тоже рада, что ты и мальчики перестали относиться к ней враждебно”, – добавил он19.

Их два сына, написал он Милеве, – самая лучшая часть его самого. Они – это то наследство, которое останется после того, как остановятся часы, отсчитывающие его время. Несмотря на это, а может, именно благодаря этому отношения Эйнштейна с сыновьями оставались напряженными. Особенно это стало заметно, когда Ганс Альберт решил жениться.

Похоже, боги решили взять реванш: Эйнштейн оказался в ситуации, в которой оказались его родители, когда он сообщил им о желании жениться на Милеве Марич. Во время учебы в Цюрихском политехникуме Ганс Альберт влюбился в Фриду Кнехт. Эта женщина была девятью годами старше его, в ней едва было метр пятьдесят роста, она была некрасива и резка, но очень умна. Марич и Эйнштейн выступили единым фронтом, сойдясь на том, что Фрида интриганка, непривлекательна и, вероятно, произведет на свет неприглядных отпрысков. “Я сделал все что мог, убеждая его: женитьба на ней – безумие, – написал Эйнштейн Марич, – но, похоже, он полностью подпал под ее влияние, и потому все мои усилия пропали даром”20.

Эйнштейн считал, что его сын попал в ловушку, потому что был застенчив и не имел опыта общения с женщинами. “Она первая захватила тебя, и теперь ты считаешь ее воплощением женственности, – написал он Гансу Альберту. – Хорошо известно, что именно так женщинам удается использовать в своих интересах людей не от мира сего”. Он намекал, что привлекательная женщина может стать лекарством от этой болезни.

Но Ганс Альберт, столь же упрямый, как и его отец двадцать пять лет назад, был твердо намерен жениться на Фриде. Эйнштейн признал, что остановить его не может, но умолял сына пообещать, что заводить детей они не будут. “И если ты когда-нибудь почувствуешь, что должен оставить ее, не считай ниже своего достоинства прийти и поговорить со мной, – написал Эйнштейн. – А такой день обязательно настанет”21.

Ганс Альберт и Фрида поженились в 1927 году, дети у них были. Они прожили вмести тридцать один год, до самой смерти Фриды. “Альберт так натерпелся от своих родителей из-за собственной женитьбы, – вспоминала годы спустя приемная дочь Ганса Альберта и Фриды Эвелин Эйнштейн, – что можно было надеяться – у него хватит ума не вмешиваться в дела своих сыновей. Но нет. Когда отец собирался жениться на моей матери, скандал следовал за скандалом”22.

Смятение по поводу женитьбы Ганса Альберта Эйнштейн так описывал Эдуарду: “Ухудшение породы – тяжкий грех, который я не могу простить [Гансу] Альберту. Я инстинктивно избегаю встречи с ним, поскольку не могу делать хорошую мину при плохой игре”23.

Но за два года Эйнштейн свыкся с Фридой. Летом 1929 года супруги приехали навестить его. В письме Эдуарду он сообщает, что мир восстановлен: “Она производит лучшее впечатление, чем я боялся. Он по-настоящему мил с ней. Надо благодарить Бога за эти розовые очки”24.

Тем временем Эдуард все чаще витал в облаках во время лекций, а его психологические проблемы становились все более очевидными. Он любил поэзию и писал плохие стихи и афоризмы, часто несколько высокомерные, особенно если они касались его семьи. Он играл на пианино, чаще всего Шопена, с такой страстью, которая вначале воспринималась как приятный контраст с его обычным заторможенным состоянием, но затем стала пугающей.

Его письма к отцу были столь же взволнованными: он изливал душу, описывая свое отношение к философии и искусству. Эйнштейн отвечал иногда снисходительно, а подчас отстраненно. “Я часто посылал отцу восторженные письма и иногда потом нервничал из-за того, что он был слишком хладнокровен, – вспоминал Эдуард. – Я много позже понял, насколько высоко он их ценил”.

Он поступил в Цюрихский университет, где изучал медицину и собирался стать психиатром. Его заинтересовал Зигмунд Фрейд, портрет которого Эдуард повесил у себя в спальне, и он пытался практиковать самоанализ. В этот период его письма отцу изобилуют описаниями попыток, часто весьма хитроумных, использовать теории Фрейда для анализа разных сторон жизни человека, включая кино и музыку.

Неудивительно, что больше всего Эдуарда интересовали отношения между отцами и сыновьями. Некоторые его замечания просты и трогательны. По какому-то случаю он написал: “Временами трудно иметь такого значительного отца, потому что себя чувствуешь таким незначительным”. Несколькими месяцами позже его слова становятся тревожнее: “Люди, тратящие время на интеллектуальную работу, производят на свет больных, нервных детей, иногда полных идиотов (например, ты меня)”25.

Позднее комментарии Эдуарда становятся сложнее. Так, анализируя знаменитую жалобу отца на судьбу, которая наказала его за презрение к авторитетам, когда сделала авторитетом его самого, Эдуард пишет: “С точки зрения психоанализа это означает, что, поскольку ты не желаешь склониться перед своим собственным отцом, а вместо этого сражаешься с ним, ты сам должен стать авторитетом, чтобы занять его место”26.

Эйнштейн познакомился с Фрейдом, когда приехал в Вену встречать 1927 год. Фрейду тогда было семьдесят, у него был рак горла, и он был глух на одно ухо, но у них состоялся милый разговор, отчасти из-за того, что больше обсуждалась политика, а не их научные интересы. “Эйнштейн в психологии понимает ровно столько, сколько я в физике”, – написал Фрейд одному из друзей”27.

Никогда Эйнштейн не просил Фрейда встретиться со своим сыном или заняться его лечением. Казалось, идея психоанализа не впечатлила его. “Возможно, не всегда полезно копаться в подсознании, – сказал он однажды. – Движение ног контролируется сотней различных мускулов. Вы думаете, нам будет легче идти, если мы проанализируем наши ноги и будем точно знать предназначение каждого мускула и порядок, в котором они работают?” Известно, что Эйнштейн никогда не высказывал желания испытать психоанализ на себе. “Мне очень хочется оставаться во мраке, не подвергаясь анализу”, – говорил он28.

Однако со временем он признался Эдуарду, наверное, чтобы подбодрить его, что в работах Фрейда, возможно, есть зерно истины. “Должен признать, что исходя из своего небольшого личного опыта я убедился в справедливости по крайней мере его основных тезисов 29.