– А кого еще? Ты всегда был его любимым поэтом. Ну и?..

Энний подал ему листок пергамента.

Кезон скривился.

– Сам ведь знаешь, мои глаза уже не те. Прочитай мне ее вслух.

Энний прокашлялся.

Солнце, что всходит с востока над топями Меотиды,

Не осветить тебе мужа, что был бы мне равен величьем.

И если кто-то из смертных достоин чертогов небесных,

Я лишь могу быть уверен, что боги врата мне откроют.

Кезон выдавил кривую улыбку.

– На мой вкус, несколько высокопарно, но это как раз тот слог, который одобрил бы Сципион. Только вот «Меотида» – это где и что?

Энний поднял бровь:

– Это водный массив, расположенный за Эвксинским морем, на самом краю цивилизованного мира. В этой жизни мне, разумеется, не доводилось там бывать, хотя, полагаю, случалось в предыдущей. Правда, упомянутого восхода солнца я все равно не видел, поскольку в прежнем воплощении был слеп.

Кезон кивнул. С некоторых пор Энний стал последователем греческого философа Пифагора, уверовав в переселение душ. Он был убежден, что начал существование в теле Гомера, автора «Илиады». Но это еще что – в других его воплощениях он был павлином, несколькими великими воинами и самим Пифагором.

Энний продолжал вещать что-то насчет перерождений, но Кезон, находивший эти идеи пустым занудством, отвлекся и вернулся мыслями к Сципиону. Насколько точно его друг предвидел свою судьбу! В конце концов враги одолели его. Правда, он все-таки одержал свою последнюю военную победу: провел успешную кампанию против этого наглеца, царя Антиоха, который решил бросить вызов гегемонии Рима в Греции. Но это была Пиррова победа: когда Сципион вернулся в Рим, его обвинили в том, что он брал взятки от царя и умышлял присоединиться к нему как соправитель. Для римского политика нет обвинения страшнее, чем заявление о том, что он желает сделаться царем. И уж конечно, затеял это судебное преследование не кто иной, как Катон. Не желая оправдываться перед судом, Сципион удалился в свое имение Литернум на побережье к югу от Рима. Укрылся за крепкими стенами под защитой тамошних колонистов, ветеранов своих походов, и полностью устранился от политической и общественной жизни. С разбитым сердцем, озлобленный, он умер в возрасте всего пятидесяти двух лет. И вот теперь, не прошло и года, как умер Ганнибал.

– Два гиганта, загнанные до смерти мелкими людишками, – пробормотал Кезон.

– Если хочешь знать, Сципиону еще повезло, что он ушел вовремя, – сказал Энний. – Рим стал не лучшим местом для людей его масштаба. Атмосфера ядовита. Во всем берут верх мелочные реакционеры вроде Катона.

Кезон кивнул:

– Вкусы людей и то изменились: это видно хотя бы по театру. На сцене больше не ставят комедий Плавта. Теперь у нас в ходу трагедии Энния. Люди выходят из театра унылыми, под стать нынешним мрачным дням.

Энний хмыкнул:

– Я был бы рад написать комедию, будь в нынешней жизни что-то веселое, над чем можно посмеяться. И как дело дошло до такого? Помнишь, как все радовались, когда наконец был разрушен Карфаген? Как все были опьянены ощущением торжества! Потом мы одержали блистательные победы на Востоке, в город потекли баснословные богатства, а с ними – новые волнующие идеи. Но быстрые перемены вызвали у многих непонимание, а то и испуг, и люди Катона, воспользовавшись этим, прибрали власть к рукам. Началась полоса реакции.

Энний вздохнул:

– И худшим проявлением этой реакции было, по моему мнению, безжалостное искоренение культа Бахуса.

Кезон напрягся и открыл было рот, порываясь сменить тему, но Энния уже понесло.

– Что это были за ужасные дни! Формальное следствие, безосновательные обвинения в преступлениях и заговоре против государства. В результате и сам культ, и все к нему причастные были объявлены вне закона. Тысячи мужчин и женщин были казнены, отправлены в изгнание, доведены до самоубийства! На этих бедняг обрушилась злоба, доведенная до неистовства. Стоило человеку хотя бы намеком усомниться в правильности этих гонений, его тут же клеймили как пособника преступников и карали вместе с ними. Сам я отроду Бахусу не поклонялся, но и простого знакомства с несколькими сторонниками культа хватило, чтобы навести на меня подозрения. Ох и натерпелся же я страху! И ведь говорят, что извести культ под корень еще не удалось. Прошла новая череда арестов. Только на днях я был свидетелем одного из них как раз на нашей улице. Сцена была слишком знакомой: дрожащего от страха, ошеломленного обвиняемого вытаскивают из дома ликторы с каменными лицами, а домашний раб, который выдал бедолагу, стоит в сторонке, пытаясь не выглядеть виноватым. Зрелище не для слабонервных. Кровь стынет в жилах!

Кезон больше не мог этого слышать. Он резко поднялся и сказал Эннию, что должен уйти.

– Так скоро? А я надеялся…

– Боюсь, что у меня нет времени. Я просто хотел послушать эпитафию Сципиону. Спасибо тебе. Но сейчас мне действительно пора уходить. Сегодня вечером я ожидаю кое-кого у себя дома.

– Гости на ужин?

– Не совсем.

Вернувшись домой, усталый после долгой прогулки, Кезон сел в своем кабинете и устремил взгляд на множество свитков, которые наполняли его библиотеку. Они были как старые друзья, с которыми ему предстояло печальное расставание. Он позаботился о том, чтобы его завещание лежало на соответствующем месте. Хотя чтение и давалось ему с трудом, сегодня утром он нашел-таки в завещании пункт, который велел секретарю подчеркнуть для придания большего значения. Там особо упоминались фасинум и его желание, чтобы Менения носила его по особым случаям, в память о дедушке. Сняв талисман с шеи, Кезон положил его поверх завещания.

Потянулся к графину и налил чашу прекрасного фалернского вина. Потом растворил в вине порошок, опустился на колени перед алтарем Бахуса, поцеловал статую бога и стал ждать.

Вскоре он услышал громкий стук в парадную дверь, а спустя несколько мгновений вбежал Клит.

– Там вооруженные люди, господин. Они требуют, чтобы их впустили.

– Да, я ожидаю их.

– Господин?

С лица Клита схлынула краска.

– Разве сейчас не то самое время, когда ты обещал им открыть дверь? Я слышал вчера, как ты разговаривал с тем малым на Форуме, Клит. Почему ты предал меня?

Из прихожей донеслись шаги: ликторы больше не дожидались у входа. Клит отвел глаза в сторону, не в состоянии скрыть свою вину. Кезон же поднес чашу к губам и быстро выпил яд, желая умереть с ощущением на устах вкуса любимого вина своего бога.

– Дочь, мать, жена, вдова…

Произнося каждое слово, Корнелия загибала очередной палец на противоположной руке – жест оратора, который она видела у своего отца. Когда Сципион умер, Корнелия была совсем юной, но тем не менее он произвел на нее огромное впечатление, и она до сих пор помнила его и подражала некоторым его жестам, позам и оборотам речи. Кроме того, она унаследовала прославленную красоту своего отца и сейчас, когда ей было уже к сорока, оставалась поразительно красивой женщиной. Под ярким, пятнистым из-за листвы крон солнечным светом сада ее пышные каштановые волосы отсвечивали багрянцем и золотом.