Абу Хани и Яльда получили работу в лагере. Яльда встречает новоприбывших, Абу Хани работает носильщиком (хотя люди знают, что у него больная спина, и не дают ему носить слишком тяжелые вещи). Они пытаются накопить хоть немного денег, чтобы купить новые слуховые аппараты: двое из четверых детей в семье – глухие. Особенно родители волнуются за пятилетнюю дочь: если она слишком долго проходит без слухового аппарата, то может забыть, как говорить даже те слова, которые уже выучила.

Мы идем за водой – наполнить канистры и кувшин. Но вода в резервуарах закончилась. Теперь остается ждать, когда приедут грузовики снабжения. Иордания – четвертая в списке самых засушливых стран мира; воду в лагерь привозят из дальних скважин.

Сирийский кризис – мятеж, переросший в гражданскую войну и превратившийся в кошмар, – породил волну беженцев, как это бывало всегда, со времен первых войн и первых поселений. Люди бросают свои дома (если у них еще остались дома) и бегут куда глаза глядят – лишь бы оказаться в безопасности.

За последние два года Сирию покинуло более двух с половиной миллионов человек, и более шестисот тысяч из них приняла Иордания. Народ и правительство Иордании проявили исключительную щедрость. Сейчас в этой стране проживает шесть миллионов человек: сирийские беженцы составляют десять процентов от всего населения. Это как если бы Британия, например, приняла шесть с половиной миллионов беженцев.

Сирийцы бегут в Иорданию потому, что с этой страной их связывает общий язык, общая культура и, зачастую, родственные узы, а еще – потому, что так исторически сложилось. Иордания издавна принимает беженцев из разных стран – Палестины, Ирака, Кувейта. Некоторые из них потом даже возвращаются домой.

Комиссия ООН по делам беженцев не одобряет лагеря. Деньги, которые тратятся на поддержание инфраструктуры лагерей, эффективнее было направить на прямую поддержку людей, живущих в нормальных домах. Но города и деревни переполнены: каждый день в страну прибывает около тысячи новых беженцев, так что без лагерей не обойтись. Первый из них, лагерь Заатари, пришлось разворачивать в срочном порядке, буквально за две недели. Первоначально он был рассчитан на пять тысяч человек, но сейчас разросся до ста тысяч.

Перед поездкой я пытался представить себе, на что будет похож лагерь беженцев. Наверное, несколько рядов палаток в чистом поле. Точнее, в пыльном поле – ведь лагерь будет в Иордании, а там очень сухо и пыльно. И поле, конечно, будет большое – ведь беженцев много. Но я и представить себе не мог, что увижу целые города. Если Азрак – это город-призрак из одинаковых белых бараков посреди пустыни, залитой кремниевой лавой, то Заатари – хаотичный и действительно очень пыльный город из палаток и маленьких домов-коробок. Все уличные фонари там обвешаны связками проводов: люди воруют электричество, чтобы освещать свои дома, заряжать телефоны и смотреть телевизор. Киллиан Кляйншмидт, представитель комиссии ООН по делам беженцев, то есть, грубо говоря, мэр этого «города» со стотысячным населением, просто смирился с тем, что ему каждый месяц приходят счета на 500 тысяч долларов. Сейчас он занимается установкой щитков на фонари, чтобы доморощенные электрики могли промышлять без риска для жизни, и уговаривает людей следить за тем, чтобы в дождь эти связки проводов не свисали до самой земли. Дома в Заатари часто передвигают с места на место: сооружают тележки из бывших опор заграждения, втаскивают на них дом и катят по улицам, а встречные мальчишки запрыгивают на тележку, чтобы прокатиться, как на ярмарочном поезде.

А я все пытаюсь понять, как так вышло, что я очутился в Иордании. Некоторые вещи случаются как будто сами собой. Я часто ретвитил обращения комиссии ООН по делам беженцев, и кто-то из комиссии это заметил и обратил внимание, что мои ретвиты идут на пользу делу. Мы поговорили, и я поставил у себя линки на их сайты, а прежде чем поставить, почитал, что у них там происходит. Почитав, я спросил, что еще я могу для них сделать, и комиссия предложила мне посетить лагеря. Я согласился.

Коко Кэмпбелл из комиссии ООН по делам беженцев училась в одном классе с модельером Джорджиной Чэпмен. В прошлом году я написал сценарий для короткометражного фильма, который снимала Джорджина. Коко попросила меня выяснить, не захочет ли Джорджина поехать со мной и посмотреть, что происходит в лагерях беженцев и как ведет работу комиссия. Может быть, вместе с ней они организуют информационный проект? Я спросил Джорджину, и она сказала «да». Вместе с ней поехал и ее муж, кинопродюсер Харви Вайнштайн – человек во всех отношениях потрясающий. В Азраке Харви, к удивлению своей группы, посещает беженцев вместе с нами и слушает Абу Хани и Яльду очень внимательно. А потом заявляет представителям комиссии, что желает заплатить за слуховые аппараты для детей, причем немедленно. Ему отвечают, что так дело не пойдет. У них там своя система, и дети обязательно получат аппараты – в свое время.

Каждый раз, как мы идем по лагерю, Джорджину обступают дети. Она улыбается им, а они толпятся вокруг нее, хватают за ноги, тянут к ней руки. «Она как Гамельнский Крысолов», – говорит Харви.

Мы смотрим, как в лагере Заатари люди пытаются строить новую жизнь, хоть сколько-нибудь похожую на нормальную. Там даже появились магазины. В пекарне, стены которой сложены из пустых канистр, а прилавком служит металлический столик на колесах (снабженный зонтиком и ручкой от метлы, за которую его держат, чтобы перекатывать с места на место), мы покупаем пахлаву, вкуснее которой я в жизни не пробовал. Харви выходит на улицу. Я иду за ним и вижу, что он разговорился с какой-то пожилой женщиной – у той погибли сыновья, но она нашла в себе силы добраться до Иордании, чтобы спасти беременную дочь. Мы спрашиваем, кто убил сыновей; она говорит, что не знает.

«Не знаю» – это как рефрен, который мы слышим снова и снова. Но мы продолжаем задавать вопросы, и люди все-таки рассказывают нам, как они очутились в лагерях. Кто разбомбил ваш дом? Кто выстрелил вам в спину, когда вы пытались вытащить детей из-под завала? Кто отрезал голову вашему двоюродному брату? Кто убил вашу семью? Кто застрелил вашего сына? Кто морил вас голодом? Кто стрелял в вас, когда вы вышли из дома? Кто вас избил? Кто сломал вам руку? Люди пожимают плечами. Они не знают. Как сказала Яльда, способов погибнуть слишком много.

Мы возвращаемся в пекарню. Сестра пекаря рассказывает Джорджине, что в Сирии она никак не могла выносить ребенка: несколько раз у нее случался выкидыш во время очередной бомбардировки. Ей двадцать шесть, и она очень красивая. Ходит в розовом шарфе на голове. Уже в лагере муж ушел от нее к другой женщине, которая может родить ему детей. В лагере часто справляют свадьбы. Свадебное платье можно арендовать, но белье для первой брачной ночи приходится покупать новое.

Все, с кем мне удалось поговорить в этих лагерях, рассказывали кошмарные истории. Все эти люди жили в Сирии как в аду. Когда это становилось невыносимым, они бросали свои дома и шли в сторону границы, взяв с собой только что, что могли унести. То есть, как правило, ничего, кроме сменной одежды для детей. И это было путешествие через ад. Они рисковали жизнью ежеминутно – и почитали себя счастливцами, если удавалось добраться до границы живыми.