по Вавилову, форм гипертрофии сознания. «До чего нелепа рефлексия. Ничего ни у кого не выходило. ‹…› Цена рефлексии нулевая, потому что она построена на безграничном количестве ложных предпосылок и, конечно, circulus vitiosus[455]» (27 июля 1937). «Человеческая „рефлексия“ как белка в колесе, тысячелетия, все те же вопросы, все те же выводы. „Жизнь коротка и бесплодна подобно летучему дыму“ и „дурак ожидает ответа“. Поэтому и не хочется повторять этой безнадежности и писать о ней – не есть ли это „ау, ау“ ребенка, а настоящее не понять, для этого нужно выше себя прыгнуть» (16 марта 1940). «Самокритика и самопонимание, доведенные до отчаянных глубин» (27 февраля 1941). «…самое правильное – отбрасывать эту безнадежную рефлексию ‹…› Выше себя не прыгнешь» (5 декабря 1947). «Как мучительна эта гипертрофия рефлексии: природа, вылезающая сама из себя» (26 июня 1948). «При помощи „я“ заглянуть на самого себя невозможно, можно глядеть на мир…» (18 февраля 1950). «…хочется последний раз оглянуться на себя, если это вообще возможно» (10 декабря 1950).

Одним из символов рефлексионной гипертрофии у Вавилова выступает часто используемая им метафора: барон Мюнхгаузен, вытаскивающий сам себя за косичку из болота. Впервые этот образ употребляется 19 января 1910 г.: «…увы и ах, выше себя не прыгнешь, а проблема барона Мюнхгаузена неразрешима». Во второй части дневников он обычен: после 1940 г. эта метафора встречается около 30 раз (и еще около 20 раз сходное сожаление – в философском контексте, – что «выше себя не прыгнешь»). Особенно часто Вавилов использует этот образ с весны 1947 по весну 1948 г. и в конце 1948 – начале 1949 г. Несколько примеров: «Противоречия между сознанием и миром. ‹…› Изо всего этого никак не выбраться, и Мюнхгаузен, вытаскивавший себя за косу из болота, – врал» (24 сентября 1941). «Отвратительное желание – прыгнуть выше себя и сознание невозможности этого» (24 октября 1943). «…попытка подняться выше себя самого, заглянуть поверх себя. ‹…› Кончится ли это, как у Мюнхгаузена, или удастся выскочить „за собственную орбиту“ – не знаю» (12 января 1945). «Философия ‹…› философа, понявшего, что выше себя не прыгнешь» (21 декабря 1947). «…трагедия Мюнхгаузена, извлекающего себя за косу из болота» (18 апреля 1948). «Опять Мюнхгаузен, не могущий прыгнуть выше себя самого» (10 апреля 1949). Запись от 28 ноября 1948 г.: «Хочется заказать ex-libris и „герб“ в виде Мюнхгаузена, пытающегося вытянуть себя из болота за косу. На этот агностицизм и бессилие наталкиваешься всюду».

«Скептицизм, агностицизм, релятивизм – что угодно» (30 ноября 1947)

9 марта 1941 г. Вавилов пишет: «…все условно, все результат добровольного соглашения между участниками. Ну, а что же „безусловно“ – вещественные комбинации? Но их тоже можно менять. Можно комбинировать атомы и молекулы в „бронзовую медаль с портретом“, в „вазу с портретом юбиляра“ и т. д. Можно даже разложить ядра, превратить часть электронов в фотоны. Где же „безусловное“? „h“, „c“[456], законы сохранения и пр.? Что-то сомнительно». В записи от 24 октября 1943 г. он лаконично описывает свои последние философские достижения: «В поисках абсолютного. И пока ничего, кроме сохраняющейся энергии и заряда. Все остальное растекается, гибнет, исчезает». 31 декабря 1946 г. исключений уже не остается: «…все летит, все меняется, и остающегося нет ничего (вероятно, даже энергия, заряд и пр.). Это, по-видимому, основной вывод философии 1946 г.». 5 сентября 1948 г. Вавилов пишет: «Смысл „я“ для самого себя стал темой бессмысленной».

Критический взгляд Вавилова на собственные философствования зафиксирован в очень многих записях. «…чувствую, что такие рассуждения слишком примитивны, элементарны и неверны» (7 декабря 1941). «Америки, которые открываю, открыты тысячелетия назад» (3 января 1943). Часто это сетования на невозможность выбора какой-то одной из обдумываемых версий мировоззрения, еще чаще – сомнения в самом существовании философской истины и пути к ее познанию.

Такой философский релятивизм очень ярко выражен в ранних дневниках. «Странный перелом начинаю я замечать в своем сознании. Появляется какая-то неустойчивость, я начинаю критически относиться ко всему, у меня теперь нет никакого базиса, я не могу ни на чем остановиться. Задумаю разрешить какой-нибудь вопрос, а по дороге встречаю сотни новых, ранее и не возникавших проблем… получается какой-то сумбур, что-то безрезультатное совершенно… Где искать выхода, пока не знаю, а критицизм все растет и растет» (5 мая 1909). «…я понял, что все безразлично, относительно и даже это самое утверждение относительного ‹…› Я понял, что я ничего не понимаю, что и это понятие не понятно; я понял, что все – и наука, и религия, и искусство, и общество, и культура – чушь и величины как одинаковые нули – равнозначные» (27 августа 1909). «Истины – нет, и ни в каких голубиных книгах она не записана, ее не знают ни люди, ни Бог. Все только – Standpunkt[457], точка зрения, отношение смотрящего к происходящему. Всякий обман – истина, и всякая истина – обман. „Тьма истин“ – наука – только „нас возвышающий обман“. Искусство жизни – найти возвышающий, а не унижающий обман, или истину, найти точку зрения. Мы-„зрители“ тем и отличаемся от прочих, что ежеминутно меняем Standpunkt и колеблемся от счастья к несчастью. Вчера я был мизантропом, сегодня спокоен, а завтра стану энтузиастом» (22 октября 1915). Сохраняется такой выраженный философский релятивизм и в поздних дневниках – Вавилова «взрослого» философа. «Бесконечны „системы отсчета“ сознания ‹…› Самое простое – одна крепкая система координат, самое ужасное – постоянные переходы, блуждания. „Интеллигент“, существо с блуждающей системой отсчета. Приспособить все остальные системы на службу одной? Можно ли это? И какая же система начнет претендовать на звание „абсолютной“. Но релятивизм сознания – одновременно его грядущая гибель» (26 июля 1936). «Страшный релятивизм, отсутствие абсолюта, точки опоры» (1 января 1947). «…безбрежный релятивизм, неизмеримо шире всяких Коперников. Не за что уцепиться» (12 января 1947). «Скептицизм, агностицизм, релятивизм – что угодно. „И нет в творении творца, и смысла нет в мольбе“. Расплывание личности и это боль личности» (30 ноября 1947). «…в конце концов отчаянное убеждение: найти абсолютную систему координат, „абсолютную“ точку зрения нельзя» (14 ноября 1948). «Слова, люди, понятия, горе и радости – все зависит от „системы координат“, которые меняются, бегут, летят» (25 декабря 1949). «…глубоко печальная философия – условности всего» (8 января 1950).

В записи от 31 июля 1947 г. Вавилов так характеризует два последних периода своей мировоззренческой эволюции: «…Мистический агностицизм (23–50). Теперь безрадостный (тоже довольно агностический) материализм…» Агностицизм – еще один термин, который Вавилов часто использует при описании своей философии. «…растет мертвящий агностицизм. Человеку выше себя не прыгнуть. ‹…› Иллюзия все философские системы. У науки, конечно, только практические цели, и, в конце концов, бессмысленен спор об „основах“» (1 сентября 1940). «Люди, по-видимому, до сих пор не