— Воистину горше этих горьких трав твои слова, Учитель, — сказал Иоанн. — Пожалей нас и скажи про все напрямик.

Иисус взял срой еще не тронутый хлеб, разделил его между учениками и сказал: «Примите и едите, сие есть тело мое».

Затем он взял свою полную вина чашу и пустил по кругу, чтобы все отпили из нее:

— Примите и испейте, сие есть кровь моя.

Каждый из учеников съел кусок хлеба и выпил глоток вина, и разум их затуманился: густым, соленым, словно кровь, показалось им вино, а съеденный кусок хлеба опустился в нутро их углем пылающим: все вдруг с ужасом почувствовали, что Иисус укоренился них и поглощает их плоть. Петр оперся локтями о стол и принялся рыдать, а Иоанн прильнул к груди Иисуса.

— Ты хочешь уйти, Учитель. Хочешь уйти… Уйти. — пролепетал он, не в силах сказать больше ни слова.

— Никуда ты не уйдешь! — вскричал Андрей. — Третьего дня ты сказал: «У кого нет меча, пусть продаст одежду свою и купит меч!» Мы продадим наши одежды, вооружимся — и пусть Смерть только приблизится к тебе, если у нее хватит духу!

— Вы все без сожаления покинете меня, — сказал Иисус. — Все.

— Я — никогда! — воскликнул Петр, вытирая слезы. — Никогда!

— Петр, Петр, прежде нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от меня!

— Я?! Я?! — заревел Петр, ударяя себя кулаком в грудь. — Это я отрекусь от тебя?! Вместе с тобой до смерти!

— До смерти! — неистово закричали все ученики, вскакивая на ноги.

— Садитесь, — спокойно сказал Иисус. — Час еще не пришел. В эту Пасху я должен доверить вам великую тайну. Отверзните мысли ваши, отверзните сердца ваши, не бойтесь!

— Говори, Учитель, — прошептал Иоанн, сердце которого трепетало, как осенний лист.

— Вы поели? Не голодны больше? Насытились тела ваши? Можете теперь позволить душам вашим слушать спокойно?

Все встревоженно прильнули взглядом к устам Иисуса.

— Товарищи дорогие! — воскликнул он. — Будьте здоровы! Я ухожу.

Ученики подняли крик и бросились к нему, пытаясь удержать. Многие плакали, Иисус же спокойно обратился к Матфею:

Ты носишь на груди Писания, Матфей. Встань же и громко прочим пророческие слова Исайи, дабы укрепились сердца их. Помнишь: «Он взошел пред очами Господа, словно деревцо бессильное…»?

Обрадованный Матфей встал. Он был сутул, кривоног, тщедушен. Его худые, с длинными ногтями пальцы были всегда выпачканы чернилами. Но как он вдруг выпрямился, как зарделись его щеки, как окреп голос, и зазвучали, отдаваясь эхом под высоким потолком дома, исполненные горечи и силы слова пророка:

Он взошел пред очами Господа, словно деревце бессильное, что поднимается ростком из сухой земли.

И не было в нем ни красоты, ни величия, чтобы привлечь к нему глаза наши:

Ничего не было в лике его, что бы нравилось нам,

Он был унижен и оскорблен людьми,

Душа скорбная и многострадальная,

И мы отвращали от него лицо наше и ни во что его не ставили,

Но он взял на себя все наши немощи,

Исстрадался грехами нашими,

Извелся нашими беззакониями,

И ранами его мы исцелились.

Он истязуем был и предан мучениям,

Но не отверз он уст своих

И, как агнец, ведомый на заклание,

Не отверз он уст своих…

— Довольно, — сказал Иисус и вздохнул.

Он повернулся к товарищам.

— Это я, обо мне говорит пророк Исайя. Я агнец, и ведут меня на заклание, но я не отверзну уст.

И, немного помолчав, добавил:

— С того самого дня, когда я появился на свет, ведут меня на заклание.

Оторопело, раскрыв рты, смотрели на него ученики, пытаясь понять смысл его слов, и вдруг все, как один, упали лицом на стол и подняли плач.

Дрогнуло на мгновение сердце Иисуса: разве можно оставить товарищей рыдать, а самому уйти? Он поднял глаза, глянул на Иуду, но тот уже давно пристально смотрел на Иисуса своими жестокими голубыми глазами, догадываясь, что творится в душе его и сколь великая любовь могла поколебать его силы. На мгновение взгляды их встретились, схватились друг с другом в воздухе: один — строгий и безжалостный, другой — умоляющий и горестный. Но это длилось всего лишь мгновение, равное вспышке молнии. Иисус тут же вскинул голову, горько улыбнулся Иуде и снова обратился к ученикам.

— Что вы плачете? — сказал он. — Неужели вы боитесь самого милосердного и самого человеколюбивого из ангелов Божьих — Ангела Смерти? Я должен претерпеть мучения, подвергнуться распятию и спуститься в потусторонний мир, но через три дня я воспряну из могилы и вознесусь на небо, чтобы воссесть рядом с Отцом.

— Ты снова оставишь нас? — воскликнул сквозь слезы Иоанн. — Под землю или на небо, но только возьми нас с собой, Учитель!

— Тяжел труд и на земле, любезный Иоанн. Здесь, на тверди земной, вы должны остаться и трудиться на ней. Здесь, на земле, боритесь, любите, ждите — и я приду!

Но Иаков уже примирился с мыслью о смерти Учителя и теперь раскидывал умом, что им нужно делать на земле, когда они останутся без Учителя.

— Мы не можем противиться воле Божьей и воле Учителя, — сказал он. — Твой долг, Учитель, как о том говорят и пророки, — умереть, а наш долг — жить, дабы не пропали сказанные тобой слова, дабы утвердили мы их в новом Святом Писании, установили законы, возвели наши синагоги по всему миру, избрали наших первосвященников, фарисеев да книжников.

Иисус пришел в ужас.

— Так ты распинаешь дух! — воскликнул он. — Нет! Нет, я не желаю этого!

— Только так дух и может не обратиться в воздух и сохраниться! — возразил Иаков.

— Но так он не будет больше свободным, не будет духом!

— Достаточно, что он будет похож на дух. Для этого нам работы хватит, Учитель.

Холодный пот выступил на челе Иисуса. Он быстро пробежал взглядом по лицам учеников: никто из них даже не шевельнулся, чтобы возразить. А Петр смотрел на сына Зеведеева с восхищением: у него женский ум, он наловчился еще на челнах своего властолюбивого отца, а теперь, глядишь, поставит на место и самого Учителя…

Иисус в отчаянии протянул руку, словно умоляя о помощи:

— Я пошлю вам Утешителя — духа истины. Он будет вести вас.

— Пошли нам скорее Утешителя, Учитель… а не то мы собьемся с пути и не сможем отыскать тебя! — воскликнул Иоанн.

Иаков кивнул своей крепкой, упрямой головой:

— И этот дух, который ты называешь духом истины, тоже предадут распятию. Пока существуют люди, дух будут распинать, Учитель, так и знай. Но ничего, всегда что-нибудь да останется, а нам этого достаточно.