Вернувшись в конце ноября 1988 года из Афганистана, я опубликовал в «Известиях» статью, показал хоть краешек правды. «Вопреки нашим намерениям, — говорилось там, — мы оказались втянутыми в изнурительную гражданскую войну. Согласно замыслу, мы стреляли во „внешнюю контрреволюцию“, а попадали в афганского крестьянина. Если на первых порах советское военное присутствие как-то тонизировало новую власть, упрочивало ее, помогало воссоздать афганские вооруженные силы, то в целом, взятый крупным планом, эффект присутствия советских войск, их участия в боевых действиях оказался явно негативным. Мы сами вложили в руки контрреволюции могучие средства воздействия на массовое сознание: иноземное вмешательство взывало к патриотизму, приход „неверных“ приводил в действие религиозную нетерпимость. На таком поле даже ничья была бы чудом.

Чуда не произошло…»

Эта статья вызвала поток откликов. Они пропитаны болью, их трудно читать и трудно цитировать.

Наименее эмоционально письмо из «войсковой части п/п 94777». Авторы спрашивают:

«Анализировались ли военные просчеты, которых совершено немало? Эти ошибки связаны с большими человеческими жертвами. Вместе с тем прежние и нынешние военачальники (Соколов, Максимов, Павловский, Варенников, Громов и др.) получили звание Героя Советского Союза. Складывается впечатление, что для этого проводились громкие, но безрезультатные операции в Пандшере и Хосте. Варенников часто заявляет: „Я отвечаю за весь Афганистан!“ Ответит ли?

Варенникова полушутя сравнивают с генералом Стесселем не только по полководческому таланту. Последний возил корову за собой в вагоне, и дояр был солдат. Сейчас сервис возрос. Корова сопровождала Варенникова в самолете, и дояр — прапорщица. Стессель о „мерседесе“ и других подобных „трофеях“ и не мечтал.

Правильно ли мы поступаем, делая ставку в военно-патриотическом воспитании на „афганцев“? Мужества и героизма здесь проявлено солдатами и офицерами много. Но мало кто знает, сколько молодые люди почерпнули жестокости и насилия, „дедовщины“ и мародерства, воровства и спекуляции, познали проституцию, взяточничество и протекционизм.

Учитывается ли возможность появления „афганского синдрома“?»

Я не ответил на это письмо, поскольку каждый вопрос уже заключал в себе ответ.

Не ответил я и на другое письмо. Писал солдат из Афганистана: «С вашей статьей совершенно согласен, но через час мне идти в бой». После этого письма дал себе слово ничего не писать об Афганистане, пока там остается хоть один наш солдат.

Написал Горбачеву две с половиной странички мыслей об Афганистане. Упражнение на тему нового политического мышления.

«Судя по всему, нынешний политический режим в Афганистане не имеет будущего. После вывода советских войск он будет сметен. При этом существует большая возможность реализации так называемого „чилийского варианта“ — массовая резня, террор, уничтожение целого слоя людей, связанных с НДПА и СССР.

И главный вопрос, который стоит перед нами, заключается вовсе не в том, какая власть будет в Кабуле. Главный вопрос формулируется так: сделать все возможное, чтобы предотвратить кровавую бойню (со всеми ее последствиями во внутриполитическом и международном планах).

Понимая, что дело идет об их жизни и смерти в буквальном смысле этих слов, наши афганские друзья всячески убеждают нас отсрочить вывод войск. Такое решение было бы гибельным. Нынешний режим (при любой его модификации) не сможет овладеть положением в стране. Оставаясь в Афганистане, мы лишь накаляем страсти и увеличиваем вероятность кровавой развязки.

Шансов предотвратить такую развязку крайне, пугающе мало. И все же они есть. Я имею в виду уход от власти Наджибуллы и его окружения, переход НДПА (в лучшем случае) на вторые или третьи роли. Без таких радикальных перемен никакие компромиссы, никакие соглашения с умеренными кругами оппозиции невозможны. А только такие соглашения и компромиссы могут гарантировать (если еще могут!) более или менее бескровный характер неизбежных перемен.

Пытаясь сохранить нынешнее ядро власти, синтезировать его с оппозицией, мы остаемся в мире утешительных иллюзий, обманываем сами себя и наших сторонников, оттягиваем момент болезненного, но необходимого решения.

Вопрос о том, кто заменит Наджибуллу и его команду, не может не беспокоить. Но давайте признаемся: наши возможности влиять на ситуацию, на подбор следующей команды весьма ограниченны. А если мы будем продолжать держаться за Наджибуллу, то они вообще будут равны нулю. Только если „уйдет“ Наджибулла, мы могли бы надеяться: а) изолировать Хекматиара, б) создать центристскую коалицию умеренных и в) включить в нее — в лучшем случае — несколько ныне действующих фигур.

Для оставшегося до 15 февраля времени это — огромная, труднейшая программа. Ее выполнение предполагает позитивные контакты с США и Пакистаном. Потребуется высший дипломатический пилотаж на всех уровнях. Гарантий на успех нет. Но есть надежда. Все же другие пути, как мне представляется, не оставляют и надежды.

Трудно говорить правду об Афганистане. Мы потерпели там крупное политическое и военное поражение. И решения, которые мы вынуждены принимать теперь, не могут превратить поражение в победу. Единственное, что можно сделать, — не ухудшать собственное положение, не расширять пробоину в нашем политическом киле. А все варианты, оттягивающие уход нынешнего афганского руководства, ведут именно к этому.

Еще раз повторю. Пока сохраняется Наджибулла и его люди, надежды на компромисс, на соглашение с оппозицией — иллюзия, самообман. Только уход Наджибуллы дает шанс (но не гарантию) реализации политики национального примирения. Если понимать ее не как фразу, а как дело. Избежать массового кровопролития — ничего более важного для нас нет. Сказанное выше сформировано более чем десятилетним наблюдением за ходом событий. Недавняя поездка в Афганистан, беседы с президентом, премьер-министром, министрами, губернаторами, генералами, учеными не оставили места для других выводов.

Последнее. Какие бы ни были приняты решения сегодня, нам абсолютно необходим жесткий, мужской разговор об уроках Афганистана. И разговор не келейный, не на уровне политбюро и его комиссии, а на уровне средств массовой информации. Горе народное — и говорить о нем следует принародно.

И самое последнее. Я не забочусь о „формулировках“. Излагаю мысль, направление мысли. Против меня могут быть выдвинуты многие аргументы. Всем им противопоставляю один: то, что мы не смогли сделать за восемь лет, неужели сделаем за неполные три месяца?»

Горбачев ничего мне не ответил. Крючков, который уже возглавлял КГБ, говорят, ругался (Наджибуллу растил и лелеял именно комитет). Наджибулла остался в Кабуле и в конце концов был повешен талибами.

Если пытаться действовать в духе нового мышления, то есть пытаться сближать политику с моралью, нам стоило бы открыто признать, что те советские войска, которые вошли в Кабул по соглашению с Амином и для охраны дворца Амина, 27 декабря 1979 года штурмом взяли дворец и убили Амина. Так ведь еще в 1989 году и дипломаты, и военные решительно это отрицали.