Каждая страна — одна, а то и две книжки…

Собственный корреспондент „Известий“ за рубежом — это в первую голову политический журналист. Его главная задача — политический анализ. И Тер, естественно, давал такой анализ. Но, пожалуй, больше собственно политики его интересовали люди, их нравы, обстоятельства, в которые они погружены… Он любил страны, где жил и работал, любил людей, о которых писал. И они, чужие вроде бы люди, из стран неближних, отзывались на его искренность, доброту, доброжелательность, тянулись к нему.

Наивно звучащий и тем не менее вечный и главный вопрос нравственности: что такое „хорошо“ и что такое „плохо“? — был для Тера стержневым, был центром его духовного мира. Натура скорее чувственная, чем рациональная, Тер не питал слабости к абстракциям. Мысль о том, что без прогресса нравственного теряет смысл прогресс социальный и становится смертельно опасным прогресс научно-технический, — эта мысль, возможно, не формулировалась им в такой алгебраической форме. Но все его размышления, тревоги, метания, его сила и его слабости располагались именно здесь, в русле вечной нравственной проблематики.

Всем, что Тер писал, он утверждал добро. Или точнее: он утверждал добро — к добру и зло — ко злу. Любил, потому что ненавидел, и ненавидел, потому что любил. Есть такое понятие — „соль земли“. Тер принадлежал к этой категории людей. Без них всем нам было бы плохо.

Одно из стихотворений Булата Окуджавы начинается такой строфой:

Вот именно. Давайте говорить… И не на похоронах, и даже не на юбилеях. А просто так. Ну почему в самом деле не сказать хорошему, доброму человеку, что он хороший и добрый? Ему будет легче жить, легче быть хорошим и добрым. Зазнается? Вознесется? Значит, он вовсе не такой, каким казался.

…Тер нас не слышит теперь.

И книга эта ему не нужна. Но она нужна его близким. Она нужна его друзьям. Она нужна всем, кто помнит Александра Леоновича Тер-Григоряна».

Чем старше становишься, тем чаще теряешь друзей, которые уходят туда, откуда не вернешься. Эти потери нельзя компенсировать. Обретение друзей — прерогатива первой половины жизни. А дальше — только в порядке исключения.

У меня первым исключением стал Александр Степанович Паникин. Владелец концерна «Панинтер». Это если официально. По налоговой декларации. А если по существу — это любопытный и не очень характерный для нашего времени симбиоз фабриканта и философа.

Фабрикант организовывал производство добротных, нужных людям товаров. Философ пытался понять, почему — если хочешь остаться честным человеком — это так трудно, так мучительно трудно делать.

Написал несколько книжек. О своем опыте, о своем хождении по мукам. И главные мучители — это тьма-тьмущая чиновников, наделенных правом казнить или миловать. «Чтобы передать чувства, вызываемые чиновными мертвыми душами, нужен гений Гоголя. Они все на месте — эти сытые морды со стеклянными глазами; неуловимые добчинские-бобчинские, которых никогда нельзя застать на месте; хлестаковы всех рангов с обещаниями, никогда не выполняемыми; недвижимые собакевичи, месяцами держащие деловые бумаги». Крик души человека, которого мурыжили и мытарили годами. Но который не сдался, не позволил себя сломить.

Степаныч не только умел зарабатывать деньги. Он умел их тратить. Облагородил большой участок земли в Тверской области. Вел школу молодых бизнесменов. Начал выпускать великолепную библиотеку русской классики.

Мы нечасто встречались. Но душевно. Подолгу разговаривали. Он уверял меня, что появятся «гении бизнеса», которые создадут экономику, работающие на развитие, а не на жалкое выживание.

А сам не дождался. Только за пятьдесят перевалил. И сердце остановилось. Не выдержало перегрузок.

И еще исключение. Смена старым друзьям. Илья Ханукаевич Урилов. Тоже симбиоз. С одной стороны, крупный строительный бизнес. А с другой — доктор исторических наук, крупный специалист по истории социал-демократии. Издал глубокую, насыщенную фактами и мыслями монографию «Мартов: политик и историк». Затем последовало историографическое введение в «Историю российской социал-демократии (меньшевизма)». Работа продолжается.

С помощью Ильи Ханукаевича восстановлен в Берлине разрушенный гитлеровцами надгробный памятник русским социал-демократам.

И опять же встречаемся мы нечасто. Каждый в своих хлопотах и заботах. Но каждый раз я удивляюсь мирному сосуществованию деловой хватки, организаторского таланта и неординарного ума, без которых невозможны ни успешный бизнес, ни успехи в науке, с добротой, деликатностью и душевной чуткостью, без которых невозможно человеческое, дружеское общение.

Боюсь, что больше исключений уже не будет.

* * *

«Встреча» избирателей с Черненко состоялась 22 февраля, но его на этой «встрече» не было. Болел.

На выборах Черненко к урне вели под ручки. За державу обидно, а больного, дряхлого человека по-человечески жаль.

Сообщение о смерти Черненко (это случилось 10 марта) застало меня в Софии. Вернулся в Москву уже при новом генеральном секретаре. Старики наконец-то уступили власть. Она досталась Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

«Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны» — так сказал Мандельштам. Классический пример — слово «перестройка». Однако исследование смыслов, которые «торчат» из пережитой нами перестройки, не входит в мою задачу. Я пользуюсь словом «перестройка», чтобы обозначить горбачевское время.

Первое, что мне пришлось сделать, входя в это время, — внести ясность в свои болгарские следы.

В Болгарии много граждан турецкой национальности. И их становится все больше. Славяне заволновались. Стали закрывать газеты, выходящие на турецком языке. Стали запрещать преподавать в школах на турецком языке и учиться турецкому языку. Стали насильно заставлять людей заменять свои турецкие имена именами болгарскими. Все это называлось «ленинское решение национального вопроса».

В Софии мне пришлось встречаться со многими людьми, выступать и в журналистских коллективах, и в аппарате ЦК БКП. Я не скрывал, что отношусь к такому «решению» резко отрицательно, что такая политика позорит социализм. Иногда со мной спорили.

В Москве свой крутеж, и болгаро-турецкие проблемы вышли из головы. Вдруг — звонок. Вызывает секретарь ЦК КПСС Зимянин. С Михаилом Васильевичем (Михвас его звали) был давно знаком. Энергичный, решительный, какой-то пружинистый человек. В былые времена вместе сражались с догматиками. Но как-то поблек за последние годы. Помню, когда Михваса избрали секретарем ЦК и вручили ему идеологию, поздравляя его, я выразил надежду, что со стороны идеологической теперь неприятных сюрпризов не будет.