Воздушное пространство страны должно было открыться для прибывающих рейсов, и пассажирские аэробусы, освобожденные от кресел, чтобы принять на борт больше народу, будут один за другим вылетать с аэродромов Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Майами, Чикаго, Парижа, Лондона, Буэнос-Айреса, Москвы и других крупных центров концентрации еврейского населения.

И заправлять самолеты будут только перед самым взлетом, ведь никто не знал, даже приблизительно, какова будет их загрузка.

— Нам нужно кое-что обсудить по-семейному, — сказал Сэм.

Это было вечером накануне его поспешной бар-мицвы. Через двенадцать часов должна была начаться доставка блюд для праздничного стола. И немного спустя ожидались те немногочисленные родные и друзья, что смогли принять приглашение, отправленное за столь недолгое время до события. А потом он станет мужчиной.

Макс и Бенджи сели на кровать Сэма, ногами упершись в пол, Сэм же устроил свои девяносто два фунта в любимом крутящемся кресле — любимом за то, что диапазон его движений давал ощущение могущества, и любимом за то, что прежде оно принадлежало отцу. Экран стационарного компьютера Сэма мерцал — через Синай двигалась армия.

С родительским тактом Сэм изложил соответствующую возрасту слушателей версию событий вокруг отцовского телефона и сделанные им — из обрывков разговора, подслушанного Максом в машине, из рассказа Билли, что-то видевшей на конференции "Модель ООН", из собственных наблюдений — выводы об отношениях их матери с Марком. ("Я не понимаю, что здесь такого, — сказал Бенджи. — Люди все время целуются, и это же хорошо?") Сэм пересказал, что подслушала Билли из разговора-репетиции их родителей (это подтверждалось сведениями, которые разнюхал Макс) и что сообщил ему Барак о решении их отца отправиться в Израиль. Все знали, что Джейкоб солгал, сказав, будто Джулия ночевала на объекте реконструкции, но в то же время они чувствовали: он и сам не знает, где она на самом деле была, потому никто об этом не заговаривал.

Сэм частенько фантазировал, как убивает братьев, но бывало, представлял и как он их спасает. Эти два противоположных стремления его раздирали с тех пор, как у него появились братья. Теми же руками, на которых качал маленького Бенджи, Сэм хотел переломать ему ребра, и острота этих сосуществующих импульсов определяла его братскую любовь.

Но не теперь. Теперь он хотел только нянчить их. Теперь в нем не было ни собственничества, ни ревности к их успехам, ни обжигающей беспредметной досады.

Когда Сэм добрался до кульминации — "Скоро все изменится", — Макс расплакался. Сэм инстинктивно хотел было сказать: "Смешно, смешно", но возобладал более сильный рефлекс, и он произнес: "Понимаю, понимаю". Когда расплакался Макс, расплакался и Бенджи — как будто переполненная емкость излилась в другую переполненную емкость, переполнив ее.

— Дело дрянь, — заключил Сэм. — Но все будет нормально. Мы просто не позволим, чтобы это произошло.

Бенджи проговорил сквозь слезы:

— Не понимаю. Целоваться приятно.

— А что мы сделаем? — спросил Макс.

— Они откладывают все до тех пор, пока не пройдет моя бар-мицва. Они собирались сообщить нам про развод только после нее. Папа собирался переехать после бар-мицвы. А теперь он после бар-мицвы думает лететь в Израиль. Так что я не буду проходить бар-мицву.

— Хороший план, — сказал Бенджи. — Ты умный.

— Но они возьмут и заставят тебя, — сказал Макс.

— Ну как они заставят? Зажмут мне нос, пока я не разражусь гафтарой?

— Засадят дома.

— И что?

— Лишат компьютера.

— И что?

— Тебе будет плохо.

— Да не будет.

— А ты мог бы убежать? — предложил Бенджи.

— Убежать? — в один голос переспросили старшие, и Макс не смог удержаться от восклицания:

— Джинкс!

— Сэм, Сэм, Сэм, — сказал Бенджи, освобождая брата от наложенной на него немоты.

— Я не могу убежать, — сказал Сэм.

— Только пока война не кончится, — уточнил Макс.

— Я вас, ребята, не брошу.

— А я буду без тебя скучать, — заявил Бенджи.

Когда родители сообщили Сэму и Максу, что у них появится братик, Джейкоб, сглупив, предложил, чтобы дети придумали ему имя — чудесная мысль, которая оборачивается ста миллионами идей, но ни одной хорошей. Макс быстро остановился на Эде-Гиене, в честь прихвостня Шрама из "Короля Льва", очевидно решив, что такую роль младший брат будет при нем играть: верного подручного. Сэм хотел назвать братца именем Пенный: это было третье слово, на которое упал его палец при беглом пролистывании словаря. Сэм собирался предложить первое же, но им оказались поборы, а вторым — амбивалентность. Беда была не в том, что братья не сошлись, а в том, что оба имени были великолепны — Эд-Гиена и Пенный. Чудесные имена, носить которые любой почел бы за особую честь и которые практически гарантируют носителю счастливую судьбу. Они бросили монету, затем решили бросить трижды, потом семь раз, и наконец Джулия, вполне в своем духе, нежно сложила бумажку с выигравшим вариантом в японского журавлика и пустила в открытое окно, однако заказала мальчикам футболки с термопереводной надписью "Братья Пенного" и, конечно, комбинезон с именем "Пенный". Осталась фотография, где все трое в этих брендированных одежках спят на заднем сиденье "вольво", который в порядке легко выполнимой уступки Максу был теперь назван "Гиена Эд".

Сэм хлопнул себя по коленям, поманил Бенджи и сказал:

— Я бы тоже скучал без тебя, Пенный.

— Кто пенный? — не понял Бенджи, забираясь к брату на колени.

— Ты едва им не стал.

Макса все это слишком будоражило, чтобы принять или дать какое-то определение.

— Если ты убежишь, то я тоже.

— Никто не убежит, — сказал Сэм.

— И я, — сказал Бенджи.

— Мы должны остаться, — сказал Сэм.

— Почему? — спросили братья.

— Джинкс!

— Бенджи, Бенджи, Бенджи.

Сэм мог бы сказать: "Потому что о вас нужно заботиться, а я сам не справлюсь". Или: "Потому что бар-мицва моя и только мне нужно удирать от нее". Или: "Потому что жизнь — не фильм Уэса Андерсона". Но вместо этого он сказал:

— Иначе наш дом совсем опустеет.

— Так и надо, — сказал Макс. — Так ему и надо.

— И еще Аргус.

— Возьмем его с собой.

— Он и до угла не сможет дойти. Куда ему в бега?

Макс уже отчаивался:

— Тогда усыпим его, а потом убежим.

— Ты бы убил Аргуса, чтобы не было бар-мицвы?

— Я бы убил его, чтобы прекратить жизнь.