Звук был тихим и почти потонул в шуме улицы, но карие глаза блеснули, словно бы это произвело на них впечатление.

Составленный Софи и Чарльзом план был вынужденно простым. Софи записала его на клочке бумаги.

1. Найти улицу Шарлемань.

2.

Перо Софи зависло над этим «2». Затем она поставила рядом большой вопросительный знак. Подчеркнув его красными чернилами, она сунула листок в карман и отправилась искать Чарльза.

Номер Чарльза был уютным, но не слишком парадным. Там стояло два хлипких стула, на которых свой отпечаток оставило целое множество поп, и лежало два ковра, явно купленных по дешевке. Подержанными казались даже прикроватные свечи, но белье при этом пахло лавандой. С реки дул ветер, и воздух был солоноватым на вкус. Софи никогда прежде не чувствовала себя в гостинице как дома. Обычно в гостиницах ей было не по себе.

Гостиница находилась в высоком, узком здании, втиснутом между двумя более массивными жилыми домами. Она была дешевой, поскольку, как только что узнала Софи, туалета в ней не было — только деревянный сарайчик в саду, — но в остальном все было замечательно. Из окна было видно, как к реке стремятся узкие улочки с кафе на тротуарах.

Софи села к Чарльзу на кровать и подпрыгнула. Над кроватью был нарисован мужчина с бородой, которая завивалась на самом кончике.

— Мне нравится его борода, — сказала Софи. — Он мог бы пользоваться ею, как кистью.

Чарльз удивленно поднял глаза.

— Что? — Тут он рассмеялся. — Ты нашла ванную?

— Да. Но нам придется делить ее с семейством пауков. А еще там птичье гнездо на потолочной балке. Мне понравилось.

— Хорошо. Пойдем посмотрим твой номер? Давай я понесу виолончель. Нет? Как хочешь.

Номер Софи находился на чердаке гостиницы. Смотреть там было не на что. Дверь оказалась так мала, что Чарльз остался снаружи, и Софи вошла внутрь одна. Когда она положила виолончель, в комнате почти не осталось места.

— Смотри! — сказала она.

На стенах были как попало развешаны чернильные наброски, на которые падала основная часть света. Наброски были сделаны быстрыми черными мазками и как будто шевелились в своих рамах.

— Мне они нравятся. Выглядят очень по-французски.

— Они похожи на музыку, — сказал Чарльз. Он вобрал голову в плечи, заглянул внутрь и спросил: — Окна нет?

— Только слуховое, — ответила Софи.

Маленькая кровать была закрыта балдахином из белого хлопка, но верхней панели над балдахином не было. В покатой крыше было окно. Посмотрев на него, Софи поняла, почему Чарльз сначала его не заметил: дело в том, что стекло было так густо покрыто птичьим пометом, что совсем сливалось с белым потолком.

— Думаешь, оно открывается? — спросила Софи.

— Думаю, у нас лишь один способ узнать.

Чарльз протиснулся в комнату и положил свою газету на кровать. Встав на газету, он попытался открыть окно. Рама не поддалась ни когда он толкнул ее руками, ни когда постучал по петле своим зонтом.

— Петля заржавела, — пояснил он. — Но это решаемо. Его не закрасили наглухо, так что проблем не возникнет.

— Думаешь, в гостинице есть масло?

— Вряд ли. Найдем тебе масло завтра.

— Спасибо. — Софи залезла на кровать и попыталась разглядеть хоть что-то сквозь прорехи в голубином помете. Там виднелись красные трубы и голубое небо. — У меня сейчас сердце выпрыгнет из груди. Все это кажется таким знакомым, Чарльз, но я не знаю почему. И все-таки это мне знакомо. Ты мне веришь?

— Ты о Париже?

— Да. Может быть. Но я, вообще-то, думала о печных трубах. Они кажутся знакомыми — и цвет у них прекрасный.

Чарльз был ученым, а ученым, как он всегда повторял, положено все замечать. Должно быть, в голосе Софи он услышал, как ей хочется побыть одной, и быстро пошел к двери.

— Осмотрись здесь, Софи. Через полчаса найдем карту и отправимся на улицу Шарлемань. Если она возле реки, вряд ли это далеко отсюда.

Найти улицу Шарлемань оказалось несложно. До нее было всего десять минут ходьбы по мощеным улицам, среди горшков с алыми гвоздиками на окнах и детей с горячими булочками на дорогах. И все эти десять минут сердце Софи подпрыгивало в груди, танцевало чечетку и вообще не поддавалось никакому контролю.

— Не дергайся, — шепнула она себе. И добавила: — Хватит. Перестань.

— Ты что-то сказала? — спросил Чарльз.

— Нет. Это я с голубями разговариваю.

Над витриной мастерской висела табличка. За стеклом на шелковой подушке лежала скрипка, а рядом с ней — немного цветов. Все, кроме скрипки, было покрыто пылью.

Внутри мастерская оказалась забита до отказа: еще немного, и все вот-вот посыпалось бы с многочисленных полок. Как только они вошли, Софи втянула живот и нервно посмотрела на Чарльза. Он был ужасно длинным и не всегда смотрел, куда ставит ноги.

— Здравствуйте? — сказала Софи.

— Добрый день? — добавил Чарльз.

Никто не ответил. Они замерли в ожидании. Прошло пять долгих минут. Каждые десять секунд Софи восклицала:

— Здравствуйте? Бонжур? Есть кто-нибудь?

— Похоже, здесь никого нет, — сказал Чарльз. — Может, вернемся позже?

— Нет! Давай подождем.

— Простите? — снова попробовал Чарльз. — У меня здесь девочка, которая жить не может без виолончели. Ей нужна ваша помощь.

Послышался шум, как будто чихнула лошадь, после чего дверь за прилавком отворилась и на пороге, протирая глаза, возник мужчина. Он был сутул, а его живот нависал над ремнем, как будто под рубашкой у него спрятана большая миска.

— Je m'excuse![3] — сказал он и добавил еще несколько фраз по-французски.

Софи улыбнулась вежливо, но безучастно.

— Э-э, — протянула она.

— Pas du tout[4], — произнес Чарльз.

— Что он сказал? — прошептала Софи.

— Ах! — улыбнулся мужчина. — Я сказал, что как раз задремал. Вы англичане. — Он говорил с сильным французским акцентом, но без запинок. — Могу я вам помочь?

— Да! Надеюсь, сможете. — Софи положила табличку на прилавок и скрестила все пальцы. — Вот.