Мы попивали чудесное красное вино и, несмотря на крайнюю немногословность общения, чувствовали себя по-настоящему весело и свободно. Отец и дочь всматривались в глаза друг друга и на своем безмолвном языке говорили друг другу многое такое, что, очевидно, касалось меня. Во всяком случае, они то и дело с улыбкой оказывали мне маленькие знаки внимания, гладили меня по волосам, подкладывали на тарелку лучшие куски и смеясь пили за мое здоровье – обычай, который они переняли у меня, причем Ворде сказал, что встречал его описание в старинных рукописях.

После ужина старик подошел к стене комнаты и раздвинул дверцы как бы стенного шкафа, за которыми обнаружился домашний орган с двумя мануалами, педалью, регистрами и копулами.

Комнату огласили чистые звуки четырехголосой фуги. Символизируя развитие человеческой жизни, в нее вплетались мотивы взаимного обретения и расставания, согласия и обособления, потери, поисков, нового единения, бесконечной гармонии мелодических линий и звуков, которая заставляла забыть все земное и вела за собой дух в пространство безмерного блаженства.

Ирид положила голову на мое плечо, и я увидел, что в глазах ее стоят слезы.

Когда отец кончил играть, она обхватила меня обеими руками и поцеловала в губы.

Несколько минут мы сидели молча и сосредоточенно. Я не мог не вспомнить Иоганна Себастьяна Баха и признаюсь, меня ненадолго охватила ностальгия. Ворде принес еще вина и мы снова развеселились. Потом мы с Ирид рука об руку возвращались домой по ночной дороге.

На пороге спальни она снова поцеловала меня, но выскользнула из моих рук и пожелала мне спокойной ночи.

Живущий во мне “внутренний человек” делил себя между двумя крайностями: это была растущая день ото дня любовь к невероятно красивой и загадочной девушке, с которой меня свело великое чудо, и желание наблюдать внеземной мир, меня окружавший.

Моя любовь к Ирид превратилась в жаркую страсть, и наша постоянная близость давно толкнула бы нас в объятия друг друга, не препятствуй этому строгий запрет Ирид, психически куда более сильной, чем я. Эта мука изнуряла меня и непременно довела бы до физической и душевной болезни, не будь мое внимание так сильно приковано к окружающему миру, все шире открывавшемуся передо мной.

К тому же и благотворное общение с Ворде, который поначалу лишь один, кроме Ирид, знал о моем космическом происхождении, давало богатую пищу моему алчущему уму. Старый ученый очень скоро научился изъясняться на весьма примитивном словесном языке, которым я только и владел, и все сильнее ко мне привязывался. Он, в меру моего восприятия, все глубже вводил меня в тот мир, что воцарился на его планете.

Прежде всего мне пришлось смириться с тем, что на меня смотрят как на укрощенного дикаря или, в лучшем случае, как на большого ребенка, да и сам словесный язык, который оставался средством нашего общения, был здесь детским языком. Получалось, что Ворде и Ирид говорили со мной не на своем собственном “взрослом” языке, а так, как некоторые мамаши сюсюкают со своими малышами.

Вскоре я узнал, что планета, на которой я теперь жил, полностью сходствует с Землей по своим космическим и физическим характеристикам. Она с той же скоростью и на том же расстоянии вращается вокруг своего солнца, имеет тот же радиус, такую же геологическую структуру и общее строение, что и Земля. Здесь действовали все биологические, химические и физические законы, что и во всей вселенной, к тому же их солнце посылало им примерно столько же тепла, и жизнь развивалась здесь в тех же формах, что и на Земле. У этой планеты был даже единственный спутник, напоминающий нашу Луну.

Во вселенной могут существовать миллиарды и миллиарды солнц, вокруг которых вращаются планеты, как сестры-близнецы схожие с Землей.

То обстоятельство, что я, посредством атомизации, был перенесен именно на такую планету, имело причиной не мою волю, но, как я узнал позднее, нечто другое.

Собеседования со старым ученым показали мне, что огромное и принципиальное различие между состоянием Земли и Дрома (так называлась эта планета) объяснялось возрастом человеческого рода. Развитие человека на Дроме обнаруживает, в точности как на Земле, различные эпохи, схожие с аналогичными периодами на Земле: различают каменный век, медный и бронзовый века, за которыми следует век железный. Потом наступает машинный век, более короткий, а ему на смену приходит век электричества с его небывалой интенсивностью. Земля находилась как раз в начальной фазе этого века, когда я ее покинул.

На Дроме эпоха электричества точно так же дала толчок сказочному росту технических возможностей человека. История прошлого содержит поистине фантастические описания необыкновенных чудес, совершенных электрической силой и другими, ей подобными.

Небеса, земля, огонь и вода больше не составляли препятствия на пути человеческого разума.

Если раньше человек научился подражать полету птицы, то теперь он смог в точности воспроизвести полет насекомых. С молниеносной скоростью и абсолютно безопасно люди на Дроме неслись сквозь воздушное пространство. Огромные туннели, остатки которых сохранились до сей поры, соединяли между собой разные части планеты. Люди бурили поверхность Дрома, чтобы добыть из его недр огонь. С помощью искусственных электрических разрядов из атмосферы добывали азот, энергию молний преобразовывали в рост растений, мускульную силу животных, мозговое вещество человека. Радиоактивное излучение использовали как источник тепла и прочих видов энергии. В итоге человек смог поставить себе на службу даже энергию вращения луны.

И однако древняя история свидетельствует, что все эти непостижимые для современного человека технические чудеса не принесли ему счастья.

Все эти грандиозные открытия не мешали людям вести между собой невиданные по жестокости войны, весь кровавый ужас которых нынешние поколения не могут себе даже вообразить. Многие миллионы людей пали тогда жертвой чудовищных зверств.

Но несмотря на всю эту резню, поверхность Дрома оставалась заселена беспокойным, шумным и неутомимо работящим племенем людей, разраставшимся как большой муравейник.

Можно было бы предположить, что недостаточные сведения медицины того времени о строении человеческого организма не позволяли справиться с болезнями и потому численность человечества также могла сокращаться. Но это не так: хотя болезни действительно уносили бесчисленные миллионы жизней, все же человечество росло, как многоголовая гидра.

Невероятная переоценка рассудочного, чисто технического знания в те дикие времена отвечала нелепому и фантастическому, по сути, варварскому состоянию нравственности.

Величайшей ошибкой людей той эпохи, которая длилась на Дроме много тысячелетий, состояла в том, что душа рассматривалась ими как особое существо, живущее в теле, и привела эта ошибка к тому, что душе стали приписывать сверхчувственные свойства и – по недостатку знаний о природе – подчинять ее разным фиктивным божествам – либо единому Богу, либо целому сонму богов, которые зачастую создавались самой что ни на есть глубокомысленной и высокой фантазией и мистически превозносились с величайшей любовью. Но по поводу этих божеств у людей существовали разногласия, приводившие к кровавым раздорам.