— Стой на месте, не снимай маски, не двигай руками, только так ты сможешь избежать ошибок…

— Стой на месте, и никто не узнает какая ты грязная девчонка на самом деле…

— Стой не двигайся и не трогай маску…

— Стой, не вздумай замарать все вокруг…

— Стой на месте и оставайся… — мы с Томоко говорим хором, речитативом, а капеллой, создается такое ощущение, что нас не двое, нас больше, мы — голос общества, осуждающий шепоток в раздевалке, упреки наедине, обидные слова в спину…

— Аааа!!! — вдруг кричит Наоми и срывает маску с лица, ее глаза залиты слезами: — Да пошли вы все! Пошли вы все!!! Вы! Все! Пошли!!! — она запачкала себе лицо и отбросила маску в сторону, она твердо стала на ноги и нашла нас взглядом. Отшатнулась.

— Папа? Мама? — говорит она. Да, наши маски — это портреты ее родителей. Неожиданно, да? Конечно, она понимает, что ее родителей на самом деле тут нет, но символы… я же говорил о символах.

— Стой на месте — предупреждаю я, держа маску перед лицом: — стой на месте Наоми. Еще не все потеряно, ты еще можешь поступить правильно, хотя ты уже замаралась.

— Вернись в круг и надень маску на глаза — говорит Томоко: — ты грязная девчонка, ты же не хочешь, чтобы все увидели какая ты на самом деле?

— Вы не мои родители — говорит Наоми, она все еще держит руки в стороне от тела, липкая смесь покрывает ее предплечья и кисти, капает с кончиков ее пальцев. Ее лицо уже замарано, она раскраснелась, на щеках блестят мокрые дорожки от слез, ее грудь вздымается от участившегося дыхания.

— Ты говоришь неправильные вещи — выставляю маску вперед я: — Наоми, одумайся. Говори правильно. Будь чистой девочкой. Не будь грязной девочкой.

— Не говори неправильные вещи. Говори правильные вещи. Вернись в круг. Будь чистой — говорит Томоко, которая на удивление хорошо справляется со своей ролью. Надо будет ей булочку с якисобой купить. И газировку с кусочками персиков.

— Я уже не могу быть чистой! — кричит Наоми: — я — грязная! Вы что, не видите?! — она встряхивает руками, покрытыми отвратительной жижей: — вы не видите, да?!

— Неправильно быть грязной…

— Правильно быть чистой…

— Правильно вернуться в круг…

— Правильно взять маску…

— Неправильно кричать на своих родителей…

— Да не родители вы мне! — кричит Наоми делает шаг вперед и упирается в веревки, натянутые нами. Веревки покрывает эта же жижа, эта же слизь и она останавливается в нерешительности. Кроме веревок, комнату перегораживают два стола и залезть на стол в белом кимоно, сковывающем движения — нереально.

— Неправильно говорить, что родители — не родители — укоризненно замечаю я: — мы так много труда приложили, чтобы у вас был кусок хлеба и крыша над головой, и вот какая благодарность!

— А я всегда говорила, что из нее ничего путного не выйдет — добавляет Томоко и видимо попадает по месту — Наоми дергается, словно ее кнутом вытянули по спине, выпрямляется и смотрит на нас, на импровизированную баррикаду, между нами.

— Да пошли вы — говорит она. Она больше не кричит. Она просто говорит. Она поднимает руки, покрытые отвратительной жижей, и начинает разматывать пояс кимоно, мараясь сама и марая одежду. Мы с Томоко на два голоса причитаем что это неправильно, что все сейчас увидят, что надо вернуться обратно, угрожаем, просим, приказываем…

Наоми сбрасывает с себя кимоно, оставшись совершенно голой, она не стесняется, она стоит прямо, ее тело перепачкано жижей.

— Да — говорит она: — я — грязная. Довольны?! Вы — довольны?! А теперь… — она подходит к баррикаде, отводит в сторону веревки, пачкаясь в процесс и вскарабкивается на столы. Спрыгивает с них и встает прямо перед нами. Я опускаю маску. Томоко — тоже.

— У тебя получилось — говорю я своим голосом: — поздравляю, сестра.

— Ты справилась — вторит мне Томоко: — поздравляю, сестра.

— … — Наоми некоторое время молча переводит взгляд от меня на нее, а потом — резко, как будто из нее вынули стержень — падает на колени и начинает рыдать. Томоко тут же накидывает на нее покрывало, я сажусь и обнимаю ее.

— Нет! — говорит Наоми, пытаясь отодвинуться: — нет, я вас замараю! Эта … штука на мне! Я грязная!

— Ты — самая чистая девушка на свете — говорю я и прижимаю ее к себе: — а эта штука высыхает и не оставляет пятен. И легко отстирывается, хоть и пахнет не очень.

— Я тобой так горжусь — говорит Томоко и садится рядом, обнимая Наоми с другой стороны: — ты такая молодец!

— Но… — староста смотрит на меня, на нее и снова заходится в рыданиях.

— Ну-ну… — говорю я и поглаживаю ее по спине: — все уже закончилось. Видишь — ты в состоянии преодолеть страх несовершенства. В состоянии быть грязной и свободной от оценок. Ты можешь совершать ошибки, это совершенно нормально — совершать ошибки. Как-нибудь я расскажу тебе о том, почему ошибки лучше, чем верные ответы и почему неудачи лучше чем победы, только напомни мне, ладно?

— Ладно — шмыгает носом староста.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, слегка отстраняясь.

— Непривычно — говорит она, словно прислушиваясь к самой себе: — как-то… странно. Свободно?

— Хорошо — киваю я. Ритуал прошел удачно, думаю я, можно начинать выводить человека из транса, убирать комнату и становится обычными японскими школьниками, как и всегда.

— Да… — бормочет староста: — я будто свободна. Вот, поглядите! — она встает, стряхивает с себя покрывало и предстает перед нами голая, измазанная в коричнево-зеленной жиже: — я могу быть и такой! И мне не страшно.

— Никак не могу отделаться от мысли, что все наши ритуалы будут голыми девушками заканчиваться. — говорит Томоко.

— Обижаешь — отвечаю я: — некоторые ритуалы будут ими начинаться.

Глава 5

Хорошая традиция должна быть кем-то заложена, как краеугольный камень в основание дома, как первое дерево на месте цветущего сада. Но иногда она формируется сама по себе. Так, после