Здесь же он впервые познакомился со своей будущей супругой Марией фон Брюль (Brühl). На этой женщине нам придется несколько остановиться не только из-за чувства благодарности к ее научному подвигу собрания и первого опубликования бессмертного труда своего супруга, но и по непосредственным соображениям биографического характера.

Мария фон Брюль была внучкой польско-саксонского министра, блестящего представителя интернациональной придворной культуры. Ее отец находился сначала на службе Дрезденского двора и в Семилетнюю войну принимал даже участие на французской стороне, что не помешало ему быть призванным в Берлин в качестве воспитателя кронпринца. Мать Марии была дочерью английского консула, причудливо совмещавшая в своей особе своеобразность своих домашних традиций и графскую сознательность, воспитание своих дочерей вела на тугих эгоистических вожжах. После смерти мужа семья попала в крайнюю нищету, и молодая девушка, сделавшись теперь, так сказать, социальным уродом, должна была устремить свое внимание в другие сферы интересов и ожиданий. Царство прекрасного, а особенно классическая немецкая литература, было одной из этих сфер. С другой стороны, ее взор, лишенный теперь графской заносчивости, упал на молодого офицера, то нервно горячего, то болезненно щепетильного, колеблющегося между высокими притязаниями и глубокими отчаяниями. Под этой нервной, может быть, малодушной и даже серой внешностью Мария сумела разгадать недюжинную натуру будущего создателя военной теории. Произошло взаимное увлечение, но о нем несколько лет молодая пара не говорила друг другу ни слова.

3 декабря 1805 г. Лишь неминуемый отъезд Клаузевица 3 декабря 1805 г. с прусскими войсками на помощь австрийцам и русским вызвал объяснение, в результате которого молодой офицер и графиня были объявлены помолвленными и в таком состоянии пробыли еще пять лет — до 10 декабря 1810 г. Клаузевиц систематически переписывался сначала со своей невестой, а затем женой в случаях разъединения, и эта переписка[53] является не только прекрасным биографическим материалом, не только крупным историческим документом, но и высокохудожественным образцом длительного диалога.

Влияние Марии фон Брюль на Клаузевица признается его биографами очень крупным. К тем его побуждениям к деятельности и славе, которые раньше диктовались сознанием природных сил и дарований, теперь присоединилась также еще чисто личная цель. Лишь путем исключительных преуспеваний на государственной службе, лишь путем крупных внешних успехов бедный субалтерный офицер мог рассчитывать получить руку графини фон Брюль. Неопределенное желание создать себе имя в мире слилось теперь с конкретным желанием добиться любимой женщины и тем выиграло в упорстве и интенсивности.

В научных переживаниях Клаузевица его жена являлась постоянной участницей и внимательной подругой. Ее предисловие, написанное к труду «О войне», вскрывает с достаточной ясностью и широтой эту сторону дела. С какой глубиной проявлялось в этом случае влияние Марии, сказать трудно; очень сомнительно, чтобы она могла проникать до корней его творчества, охватить все изгибы и размахи его дум и аналогий, еще менее она была в силах вносить критические поправки, но ее неизменное внимание, поощрение словом или делом, поддержка в минуты сомнений и колебаний были тем несомненным рычагом, который сделал свое дело в смысле подкрепы духа, успокоения нервов, создания уюта, поощрения к дальнейшим шагам. Для таких натур, как Клаузевиц, подобная помощь являлась наполовину начатым делом.

Критика, может быть, правильно догадывалась, относя полноту и звучность слов Клаузевицкого лексикона, художественную отчеканенность фраз, яркость сравнений более непосредственному влиянию его жены[54].

По выходе из Академии, будучи не особенно обременен своими служебными обязанностями при принце Августе, Клаузевиц с исключительной энергией занялся чтением. Эти первые три года, до отправки в поход в конце 1805 г., мы назвали бы годами накопления знаний и расширения кругозора. Считая свою память недостаточной[55], Клаузевиц прибегал к системе выдержек, нот[56], заметок, таблиц, критик и т. д., чтобы лучше расположить и удержать в памяти прочитанный материал; тем он оставил ясный прослед о своих думах и работе. При этом бросается в глаза упорное стремление проводить острые грани в понятиях, способность их четкого обособления, — черта в свое время подмеченная, между прочим, также у Макиавелли.

Книги главным образом относились к военным и историческим, причем основной уклон сводился к военно-историческому и военно-теоретическому содержанию. Среди имен авторов, прочитанных Клаузевицем за эти годы, мы находим имена: Монтекукули, Фёкиер, Санта-Круц, Фоляр, Мориц Саксонский, Пюисегюр, Турпин, де Криссе, Гибер, Ллойд, Темпельгоф, Мовийон (Mauvillon), Вентурини, Беренхорст, принц де Линь, де Сильва, Дарсон; достопримечательности походов Тюренна, Конде, герцога Брауншвейгского, Фридриха Великого. Сверх того упоминаются Nasts «Geschichte der Kriegsaltertumer» [ «История войн» Наста (нем.)], Honers «Geschichte der Kriegskunst» [ «История военного искусства» Хонера (нем.)]. Как ни почтенен этот список, он, очевидно, далеко не полон; в нем мы не находим, например, имен Монтескье, Ансильона, Йоганна фон Мюллера, Малле дю Пана, Мендозы, Киевенгюллера (Graf Khevenhüller) и др., с которыми Клаузевиц был, несомненно, знаком, а с некоторыми — и очень серьезно. Но несколько странно не видеть среди военных авторов трудов классической древности, вроде Арриана, Полибия, Цезаря и др., особенно второго из них, пользовавшегося всегда большой популярностью. Наполеон, как известно, очень внимательно штудировал это далекое время, находя в нем много поучительного.

Как бы то ни было, но мы видим, что Клаузевиц был знаком со всем тем книжным ассортиментом военного обихода, который в его время исчерпывал собою, пожалуй, все, более или менее заслуживающее внимания.

Кроме этого специального материала Клаузевиц с удовольствием занимался математикой, восторгаясь в математических темах не только чистотой и точностью научных восприятий, но и их дисциплинирующим влиянием на мышление. Вообще, эти первые годы отмечены большим увлечением со стороны Клаузевица отвлеченными идеями, хотя он никогда не забывал рассуждать по их содержанию и сближать их с суровыми или серыми картинами реально-практической жизни. В связь с этой особенностью духовных переживаний можно поставить значительное безразличие Клаузевица к религиозным вопросам; «…религия, — писал он 8 октября 1807 г., — не должна отвращать наши взоры от этого мира».